Корреспондент Владимир Гуреев в Чечне .Описание от его имени.

Небоевые потери на войне .Чечня 1999 год от "Чеченская война" - вечная ! "The Chechen war" - eternal ! на Rutube.

В гостях у Володи Рафеса, г.Грозный, 2000 или 2001, уже не помню, вместе с оператором Валерием Рекутом и офицером пресс-службы Левоном Арзановым. После моего отъезда из Москвы Левончика больше не видел. С Рекутом однажды встретились в Саратове в 2008-м. А с Рафесом подружились.
Подполковник-артиллерист Владимир Анатольевич Рафес мог не ехать на ту войну, но он не смог остаться в стороне, и исполнил свой воинский долг. Ему повезло, он остался цел, вышел на пенсию и даже получил квартиру. А вот в мирной жизни он мало пожил(((
Он любил песню Трофима, потому что она была про него -
Мои друзья - начальники, а мне не повезло:
Который год скитаюсь с автоматом.
Такое вот суровое, мужское ремесло
Аты-баты, Аты-баты.

 

 Редактор газеты 42-й дивизии в Чечне Сашка Салихов, Ханкала, типографская палатка, весна 2000 года. 

Вот так иногда берутся интервью. Октябрь 2000-го, высота 1691, Шатойский район Чечни. Десант высадился на вершину и на трое суток стал заложником неожиданно севшего тумана.

 Оператор Александр Кисловский. Октябрь 2000-го, Шатойский район Чечни. Мы вместе с десантом высадились на вершину, чтобы с ними же к вечеру улететь обратно... И на трое суток стали заложниками тумана.
Но вначале когда я делал этот снимок, мы ещё не экономили заряд аккумуляторов и не думали, где будем спать и что будем есть завтра или послезавтра.Оператор Ren-TV Александр Кисловский. Шатойский район, высота 1691 "Шарилам". Начало войсковой операции по зачистке ущелья, где протекает река Шароаргун и находится кишлак Дай.

 Октябрь 2000, высота 1691, Шатойский район Чечни. На четвёртые сутки туман ушёл, и съёмочную группу Ren-TV вместе с десантом смогли эвакуировать с высотки. Отогрев на теле безнадёжно севшие аккумуляторы, мы сделали последние снимки. Капитан Дмитрий Козлов.Утром свершилось чудо: туман рассеялся, прилетел вертолёт, привёз продукты, воду, водку, аккумуляторы для радиостанций, и забрал нашу съемочную группу. На фото справа от меня замполит группировки капитан Дима Козлов.

                               С Борисом Леоновым. Чечня. 2000 или 2001-й 

Кота я отдам соседу,
Цветы занесу соседке,
А ранним утром уеду,
Ведь я командир разведки.

Мой полк меня ждёт в Шатое.
Я еду на смену другу.
Он вышел живым из боя,
А я выходить только буду.

Владимир Гуреев, Чечня, 21.12.1999г.
Фотография сделана раньше, в 1995 или 1996-м в Таджикистане.

Спустившийся туман спутал все планы. Стоп зачистке. Десант, с горем пополам почти вслепую высадившийся на высоту 1691, организовывает собственное охранение. В центре - командир тактической группировки "Высокогорная" полковник Владимир Безклубов.

 Спускаемся в Шаро-Аргун. Что там было - читайте в моём документальном рассказе "До первой крови"

 Третий день "крупномасштабной войсковой операции по уничтожению бандформирований в верховьях реки Шаро-Аргун". Ничего не происходит. Туман. Ни мы, ни в нас. Но каждый рассвет - как перед Бородинской битвой. Солдат нацарапал название родного города и ДМБ.

 Октябрь, 1700 над уровнем моря, сыро, моросит, холодно, к утру подмерзает. Чтобы хоть как-то согреться, отжимаюсь.  

Сегодня День ВДВ.
Но кто служил, тот знает, что в последних войнах десант использовали просто как лучше обученную пехоту.
Здесь шаг – от жизни до беды,
Здесь жизнь проста, как дважды два.
Налей, братан, живой воды,
Да повторяй мои слова.

Эй, да, лей-ка, налей –
За командира, да жизнь на весах.
Эй, да, лей-ка, налей –
Третий за тех, кто нас ждёт в небесах!

Меня красавица-жена
Ждала с войны, ждала живым.
Да похоронка не дошла –
Я был убит, я просто дым.

Эй, да, лей-ка, налей,
Чтоб все возвращались живыми домой.
Эй, да, лей – не жалей –
За этот тост всем ещё по одной!

Мой друг на войне уже поседел,
Он где не бывал – разве только в раю.
Опять Россию ведут на расстрел.
А встать за неё, значит встать на краю...

Эй, да, лей-ка, налей –
Уж если идти, так идти до конца!
Эй, да, лей – не жалей,
Не жалея ни жизнь, ни свинца!

Владимир Гуреев, январь 2000г.  

Эту песню я посвящаю моим коллегам - журналистам, операторам, фотокорреспондентам, снимающим войну: Звонко пред зарёй проснулись птичьи голоса, Тонко обнажая тишину. Листики, травинки и хрустальная роса…. А мне приходится – снимать войну. Полк стоит в палатках, как туристы у реки. Я тянул бы щуку на блесну! И костёр развёл бы, чтобы жарить шашлыки…. Но мне приходится – снимать войну. Сильные, красивые и молодость в глазах, Им бы не испытывать судьбу… Только примечаю белый снег на волосах, Ведь я снимаю – именно войну! Солнце не взошло, но стало ярко, словно днём, Вдрызг развеяв клочья тишины! И перечеркнуло эту песенку о нём – Кто просто вёл дневник Всех ужасов войны… И перечеркнуло эту песенку о нём – Кто просто вёл дневник Всех ужасов войны… Владимир Гуреев, г.Маркс,

 

    В центре - командир медицинского взвода подполковник Сергей Осипцов, осень 2000-го, Чечня. Он спас много жизней на той войне. И сам вернулся живым. А в  октябре 2016 г , в уже насквозь мирной жизни - сердце(((

 

                                                                      Грозный, лето 2000

                                        Гуреев Владимир

                                          До первой крови 

                                                     Повесть: Чечня

                                 Посвящаю своему отцу

                                         

                                        Высокогорная

Триста метров ровной неширокой грунтовой полосы -- это и есть высокогорный аэропорт Ботлих. Райцентр, восемьсот дворов. До Чечни два десятка километров. До Махачкалы -- восемь часов опасной горной дороги. Раньше сюда ежедневно летал "кукурузник", привозил из Махачкалы несколько пассажиров и почту. Но еще с первой чеченской войны пассажирское сообщение прекратилось. В саманном сарайчике административного здания аэропорта теперь склад боеприпасов и место радиста. Рядом -- несколько армейских палаток, полевая кухня и БМП -- пушкой нацелена в горы.

  9 часов утра. Пусто и тихо. Только что на запад, в направлении Чечни улетело два вертолета -- наша единственная надежда выбраться в Шатойский район, где сегодня утром начинается крупная войсковая операция.

  -- Вертушки еще будут, -- начальник штаба ботлихской группировки подполковник Станислав Щур не знает, что делать с упавшими ему на голову заезжими журналистами. -- Я вас отправлю к командующему, в горы, это он только что улетел с передовым отрядом. Пусть Безклубов сам с вами разбирается. Нужны вы ему -- оставит. А если что, тем же "бортом" отправит в Ханкалу.

  Щур называет Безклубова командующим. Привычка. На самом деле командир оперативно-тактической группировки "Высокогорная" так и называется командиром. Но все предыдущие начальники были генералами армейского или окружного звена, и чем бы они теперь не командовали, их всегда будут называть "товарищ командующий". Так положено. Безклубов -- первый, кто стал командовать ботлихской группировкой в звании полковника и в чине заместителя командира бригады.

  Едва поднявшееся из-за гребня вершин солнце сразу припекает. Его работа видна под ногами: растрескавшаяся земля, желтая редкая соломка высохшей травы. Середина сентября, но здесь все еще жаркое лето.

  -- В прошлом году вон на тех вершинах в это время уже лежал снег. -- Щур щурится против солнца, указывая пальцем на какую-то гору вдали. Он молод, не больше тридцати пяти. Круглоголовый, улыбчивый, настолько русый, что к волосам надо приглядываться, чтобы их вообще заметить. Подполковник приехал в Ботлих из Буйнакска, там он -- замначальника штаба бригады. Скучная должность, бумажная работа: графики нарядов, карандашные стрелки на картах. Здесь -- бытовая неустроенность, летом зной, зимой -- непроходимая слякоть. Но здесь Щур делит на всех не наряды, а боевое охранение, рисует на картах не абстрактные значки, а направления настоящих ударов. Про него рассказывают, что ежедневно в любую погоду в 6 утра он босиком бегает на ближайшую горку. На него это очень похоже -- ни секунды на месте, постоянно в движении.

  Послышался стрекот вертолета. Вглядываемся вдаль, где в ущелье между двумя хребтами должна показаться "вертушка". Шум винтов слышен, но вертолет пока скрывает сизая дымка. В горах звук далеко плывет по ущелью.

  Наконец, в небе появляется маленькая точка. Это ее приятный уху, размеренный треск принес нам ветер. В том же месте одна за другой проявляются еще несколько точек, и через минуту от горизонта к нам летит ровный строй, как если бы мухи вдруг полетели журавлиным клином...

  Восемь вертолетов поднимают пыль в только что спокойном и, кажется, всеми забытом аэропорту Ботлиха. Такого здесь давно не было. Местная детвора мигом слетается поглазеть на происходящее, но близко к летному полю не подходит.

  Вещи -- в руки, посадка обычно проходит быстро. Если замешкаемся, ждать не будут. Я беру штатив, кофр с аккумуляторами и кассетами. Мой спутник, оператор Александр Кисловский держит в руках наше единственное оружие -- видеокамеру. Он едет на войну второй раз. Немногословный и легкий на подъем парень. В студенческой юности Сашка серьезно занимался туризмом и сейчас доволен предвкушением интересной экспедиции в горы.

  -- Вот это ваш "борт", -- Щур указывает на ближайший к нам Ми-8 с закопченным от выхлопа левым бортом. Пальцем по гари крупно написано "CRAZY". -- Только грузиться не спешите, "вертушки" еще будут заправляться...

  

  Зам по бою

  

  Операцию разрабатывал Безклубов.

  Некоторые генералы в Ханкале считают, что полковник еще молод для большой самостоятельности маленького командующего. Но буйнакская бригада приняла на себя первый удар прошлогоднего вторжения, и выпускник общевойсковой академии имени Фрунзе, Владимир Петрович Безклубов получил назначение на войну. Из академической аудитории офицер попал сразу в бой. Командиром (по старинке -- "командующим") оперативно-тактической группировки "Высокогорная" его назначили только после года успешной для федеральных войск горной войны.

  Я потом у него спрашивал -- не надоело? Все-таки уже год на войне, год без семьи. Он пожал плечами -- по должности положено. Подразделения бригады воюют, а он "зам по бою".

  По данным его "рэбовцев" (радиоэлектронная борьба), и по неким агентурным сведениям (Безклубов отказался говорить об этом подробнее) в сентябре были "вычислены" новые места базирования банд. Полковник вместе со своим штабом срочно разработал операцию.

  Но план сначала надо утвердить в Ханкале, на это ушло драгоценное время. Командование объединенной группировки неожиданно подключило к проведению операции еще одну бригаду -- 74-ю, прибывшую в Чечню из Сибирского военного округа. Она как раз стоит в горах Шатойского района, по соседству с ботлихской группировкой и имеет богатый боевой опыт. Безклубов обратил внимание руководства на то, что взаимодействие с соседями еще надо налаживать, но это было оставлено без внимания.

  А напрасно. В горах самое главное -- внезапность. Уйдет время, уйдут со своих баз и боевики. Если это случится раньше, чем Безклубов успеет высадить своих людей на все окрестные вершины, 74-я зря будет прочесывать ущелье. Ведь нельзя же всерьез считать целями крупной войсковой операции обнаружение нескольких блиндажей, фугасов и двух-трех брошенных "стволов" и гранат.

  Теперь вместе с передовым отрядом человек в тридцать командир ботлихской оперативно-тактической группировкой полковник Владимир Безклубов сидит на высоте 1691 и ждет высадки основных сил.

  Отсюда эти вершины как на ладони. Высота 1691 нанесена на все карты, но только на картах Генерального штаба она имеет свое название -- "Шарилам". Здесь Безклубов оборудовал свой командный и наблюдательный пункт. Для заброски десанта ему обещали прислать вертолеты из Грозного. Но, во-первых: они опаздывают -- лететь далековато -- а во-вторых: воздушная армада полетит над районом своего будущего боевого применения. Боевикам будет не трудно догадаться, для чего.

  А ведь еще летом вертушки стояли в Каспийске, а то даже и в Ботлихе, -- в горах они незаменимы.

  Безклубов оставил с собой несколько офицеров, дюжину бойцов и радиста. Остальных во главе с капитаном отправил вниз, где у подножия нашей горы проходит дорога, по которой басаевские банды в прошлом году шли на Дагестан. Надо срочно закрыть для боевиков хотя бы ее.

  Идет час за часом, а подкрепления все нет.

  

  Это тоже Россия

  

  Вертолеты заправлялись в Ботлихе до обеда и поднялись в воздух, когда солнце уже вошло в зенит. Тень от нашей "вертушки" причудливо скачет -- с покатого склона вниз, в пропасть, и снова на склон. Всего пять минут -- и мы на высотке над селением Таджаул.

  Это уже Чечня.

  Оказывается, главные силы группировки здесь, а в Ботлихе только штаб, связь и тыл.

  "Вертушка" приземляется на маленький ровный пятачок. Мощные потоки воздуха от крутящихся винтов поднимают клубы пыли и, не заглушив двигатель, вертолет принимает на борт 18 человек. Сильный порыв ветра может запросто сбросить многотонную машину в пропасть, поэтому погрузка длится не больше двух минут. Пилот облегченно давит на форсаж и отрывает вертолет от земли.

  Еще пять минут -- и вертушка заходит на Шарилам. Так же спешно группа покидает борт и рассыпается по вершине. Мы выскакиваем последними, и сразу вертолет уходит назад, в Таджаул, за следующей группой.

  Вести съемку пока нельзя. Сперва надо представиться командиру. Щур уже доложил ему по рации о нашем прибытии.

  -- Да на хрена мне ваши документы! Раз прилетели, садитесь, пейте чай. Увидите много интересного. Я вас научу есть кузнечиков. -- Подумал и добавил -- И лягушек тоже...

  Полковник в черной кожаной чеченской феске то ли раздражен, то ли приветлив. У его ног расстелен плащ от ОЗК (общевойсковой защитный комплект), на нем рассыпаны консервы из сухпайка. -- Адъютант!

  Откуда-то появляется солдат. За спиной автомат, в руке чайник. По прибытии на Шарилам он сразу же развел костер. У командира здесь наблюдательный пункт, значит, до завершения операции он будет смотреть в бинокль и говорить по рации. Позаботиться о себе времени у него не будет. Для этого и нужен адъютант.

  У Безклубова есть еще и телохранитель. Но у него другая задача. Солдат должен спасти жизнь своего командира любой ценой, даже ценой своей собственной жизни. Поэтому телохранитель ходит за Безклубовым как тень. Так было на каждой войне, и телохранителя командир всегда подбирает себе сам.

  На импровизированном достархане появляются пиалушки с парящим чаем. Однако он не горяч, и только сейчас я замечаю, что на высоте почти 1691метр совсем не жарко. Однако солнце еще в зените. Отсюда нам прекрасно видно, как на окрестные вершины садятся вертолеты. Из них высыпаются черные точки и сразу же вертушки набирают высоту и уходят. В небе над районом высадки кружит пара Ми-24. Они следят за ущельем в готовности раздавить врага всем своим боезапасом.

  -- Вам привет от Аверьянова.

  -- А ты откуда его знаешь? -- Безклубов удивлен.

  -- Служил с ним в Таджикистане. Он был начальником разведки, а я -- корреспондентом газеты 201-й дивизии. Сейчас он в Москве. Я когда в Чечню собирался, звонил ему, спрашивал, встречу ли здесь друзей. Он велел искать вас.

  -- А я с Аверьяновым учился в академии.

  Минут за пять мы перебрали десятки фамилий. Армия огромна, но в беседе всегда выясняется, что кто-то с кем-то где-то служил или учился.

  Командир откинул край ОЗК. На траве -- две бутылки водки. Одна сразу же пошла в разлив. Безклубов махнул рукой, подошли все офицеры.

  -- Ну, чтобы простуда не брала!

  Железная кружка пошла по кругу. Выпили, перезнакомились.

  -- Сейчас главное -- не выпустить их отсюда!.. Да вы подкрепляйтесь, ребята, не стесняйтесь. Будьте как дома, это же тоже Россия.

  

  Дороги назад нет

  

  Радист доложил, что нежилой дом под нашей горкой только что покинула группа вооруженных людей. Безклубов кивнул головой артиллеристу, а мне протянул бинокль.

  

  -- Вон, видишь одинокий домик внизу, речь идет о нем. Мы его сожгли еще в прошлом году, а они его снова отстроили. Прямо над ним сейчас сидит группа Романюты. Он их и засек.

  

  -- Выстрел! -- это окрик сзади. В полста метрах от нас один за другим шарахнули два 120-миллиметровых миномета -- главный калибр горной артиллерии.

  

  Сорок секунд тишины.

  

  Два разрыва ложатся чуть ниже домика. Откуда-то доносятся едва слышные автоматные очереди. Безклубов достал из кармана "Моторолу".

  

  -- Не преследовать, не преследовать, выжимай их вниз, выжимай вниз...

  

  -- У меня внизу туман, туман, он подымается ко мне, двигаться не могу, срочно занимаю оборону.

  

  -- Ты смотри, Романюта уже в тумане! -- Безклубов отдает солдату рацию. -- Черт бы побрал эту погоду! Нельзя в горах медлить!

  

  Только что в бинокль я отчетливо мог рассмотреть домик внизу, теперь все скрывает белое облако.

  

  -- Сверху это красивые облака, снизу -- тяжелые тучи, а когда попадешь в эту гущу... Авианаводчик, скажи на милость, ну почему твои вертушки такие нерасторопные?

  

  Авианаводчик Андрей прилетел из Ботлиха вместе с нами. На нем песочная хэбэшка, летная кожаная куртка и черные армейские туфли. На боку радиостанция. Он должен держать связь с вертолетами и давать им координаты целей. Сейчас эти цели заволакивает густой туман.

  

  -- Товарищ полковник, я же не виноват, что вертолеты из Ботлиха забрали. Было бы как раньше, все было бы по-другому. К тому же, у нас недавно заменились экипажи, некоторые летчики в этом районе раньше просто не летали. Карта -- картой, а место высадки найти не так просто. Тем более туман. Вон, начальника разведки не туда бросили. И другую группу из-за тумана уже не могут высадить где надо. -- Андрей показал пальцем на кружившую над ущельем вертушку, -- Сейчас она придет сюда. Тумана нет пока только у нас.

  

  Мы с оператором на все смотрим с интересом. Сашка -- через видоискатель камеры. Идет настоящая боевая работа, получается хороший сюжет.

  

  -- По плану все должно закончиться до наступления темноты. Но... -- Безклубов помолчал, закурил, и продолжил: -- Но уже сейчас туман забирает у нас последний козырь. То, что нас больше, чем бандитов, в горах не имеет смысла. Теперь прочесывать ущелье нельзя. Всем "стой". Значит, "чесать" начнем с рассветом. Отправить вас отсюда мне нечем. Улетите завтра. Пешей дороги отсюда нет.

  

  ...........

  

  Точка. Прекрасно задуманный план рухнул.

  

  Боевики под прикрытием тумана растворятся среди мирных жителей соседних селений. С рассветом в ущелье можно будет найти только брошенные блиндажи да растяжки. Такова цена промедления.

  

  Кто в этом виноват?

  

  Командир группировки, который не предусмотрел столь толстокожую неразворотливость армейской авиации?

  

  Вертолетчики, которых собрали в Грозном в один мощный, но в данном случае бесполезный кулак?

  

  Или, может, солдат, который заправляет вертолеты не накануне операции, а когда войска уже идут в атаку?..

  

  Но делать нечего -- завтра так завтра. У нас дюжина кассет, три аккумулятора. Вот только к ночевке под открытым небом мы заранее не готовились. Одеты по-летнему, еду и воду с собой не брали.

  

  Ну да не бросят, мы же все-таки гости. Гостям -- самое теплое одеяло и самый толстый шмат сала.

  

  Что будет завтра?

  

  Туман стремительно заволакивает нашу высотку. Группы, разбросанные в округе, выходят на связь с "ноль первым" и докладывают о занятии позиций и подготовке к обороне. К счастью, все на своих местах. Только группу капитана Козлова из-за ухудшения погоды вертолет подсадил к нам. Группа ушла на свою точку пешком, и уже через час капитан доложил по рации, что сидит на месте. На плохом для ночлега месте: склон и всего одна саперная лопатка на всех, особо не закопаешься.

  

  Нам повезло больше. На Шариламе три штыковые лопаты. Солдаты принялись резать дерн и складывать из него невысокие стенки. Получилось укрытие, которое ночью спасет от ветра, а может быть, и от пули. Можно будет даже развести костер, он будет незаметен со стороны.

  

  Мы с оператором замерзли и пошли вместе с бойцами долбить в каменистой земле окоп. За час мы углубились всего на два штыка. Зато вспотели. Авианаводчик сказал, что Щур из Ботлиха хотел забросить нам сюда продукты, но вертушка в тумане нас не нашла и вернулась обратно.

  

  Что будет дальше? Как теперь угадать развитие событий?

  

  А что если боевик, не будь дурак, вместо панического бегства попрет там, где его меньше всего ждут, -- то есть прямо на нас? В таком тумане можно незаметно подойти на расстояние удара прикладом.

  

  А что если туман ляжет на нашу горку на неделю?

  

  Пока погода не улучшится, сюда не прилетит ни один вертолет. Ни поддержать огнем, ни завезти продукты, ни даже эвакуировать раненых. Так в 94-м в Таджикистане погибла ушедшая в горный рейд группа пограничников. Подорвавшись на растяжке, сразу погибло двое. А остальные умирали от потери крови четверо суток, пока за ними смогли придти вертолеты.

  

  Западный ветер

  

  Один за другим "борта" возвращались в Ботлих. Командир эскадрильи подошел к Щуру, который, казалось, и не уходил со взлетки.

  

  -- Вот здесь и здесь, -- летчик ткнул пальцем в карту, -- сплошной туман. Его несет с запада. Сильная облачность. Я пытался ее пробить, но даже у Шарилама нижний край уже стелется прямо по низине.

  

  Западный ветер в этих местах никогда не приносит ничего хорошего. Он загоняет в тупики ущелий те испарения, которые поднимаются с высокогорных, залитых солнцем лугов. И это будет длиться до тех пор, пока или ветер не переменится, или все дожди не выльются.

  

  До тех пор -- это сколько: неделю, две?

  

  Вертушки сегодня работать не будут. Сейчас они уйдут в Грозный, и ждать погоду будут там. Если даже случится чудо и завтра над Шариламом на часок вдруг выглянет солнце, они просто не успеют этим воспользоваться.

  

  А здесь, в Ботлихе, солнце всегда. И даже трудно себе представить, что совсем рядом, всего в нескольких минутах полета, грозные горы заволакивает непроглядный туман, который наутро может запросто лечь на землю снегом.

  

  Щур вернулся в свой вагончик и включил телевизор. Как раз выпуск новостей. Интересно, кого здесь волнует расклад голосов в Думе или вопросы свободы прессы? Даже рассказы о Чечне уже набили оскомину. Конечно, это, как говорится, ближе к телу, но все равно, что такое война никто не расскажет. Это надо видеть самому. К тому же, война затянулась, и корреспонденты стали повторяться.

  

  Вот прогноз погоды -- это другое дело, это вроде как клуб кинопутешествий. Теперь даже говорят о погоде в Чечне. А то живешь тут, в Ботлихе, и понятия не имеешь, у кого снег, а у кого солнце.

  

  Долгожданный прогноз погоды оторвал офицера от своих мыслей.

  

  "Вести" передают: мощный атмосферный фронт, с дождями и снегом движется на восток.

  

  А прямо на пути у стихии в горы выброшены двести человек -- без палаток и теплой одежды, с продовольствием всего на одни сутки. И сейчас они отрезаны от всего мира...

  

  Пакетик с глюкозой

  

  Всего за две недели до этого в буйнакскую бригаду на смену последним старослужащим пришли солдаты из учебки. Казалось бы, хорошо, свежие силы.

  

  Но для большинства солдат этот выход в горы стал первым.

  

  И так будет повторяться каждую весну и осень. Ведь это на флоте, как считается, постижение службы приходит через три года, а на войне это постижение вроде как и не нужно. Солдат увольняют в запас досрочно. Почти сразу после того, как новички только начинают врубаться, что же такое -- война. Они еще толком не научились бить врага, а сокращенный втрое срок их службы уже на исходе. Вставайте на их место, ротозеи, получайте глупые пули!

  

  Понимая, что с профессиональными боевиками так воевать нельзя, командование Северо-Кавказского округа еще прошлой осенью обратилось в минобороны с фантастическим предложением -- не увольнять срочников до конца боевых действий. Тогда они наберутся опыта и перестанут погибать от собственной глупости.

  

  Но Москва ограничилась полумерами: солдат стали отправлять на войну после учебки. И опыта службы не густо, и служить им остается совсем чуточку.

  

  Безклубов пошел проверять, как выставлено охранение.

  

  О целях операции на время можно забыть. Сейчас самое главное -- не дать застать себя врасплох.

  

  -- А этот окоп рыли в прошлый раз? -- я указываю на углубление в земле прямо над обрывом.

  

  -- Только что. Видишь, земля свежая? Ты что, солдат, землю-то вокруг себя разбросал? А ну, прикрой дерном! -- полковник сам берет большой квадратный пласт земли и укладывает его впереди окопа травой вверх. -- Туман сойдет, боец будет как на ладони, ему и голову поднять не дадут.

  

  -- Здесь же обрыв, разве здесь кто-то пойдет?

  

  -- А как ты думаешь берут неприступные крепости?

  

  Снова холодно. Сырой туман пробирает до костей. Вернувшись к достархану, командир вынимает из-под ОЗК вторую бутылку водки.

  

  -- Согрейся. -- Оператору наливает больше. -- Ты у нас парень штатский, тебе будет потруднее, чем нам.

  

  Официально аккредитованные на войне телевизионщики всегда работают в условиях запланированного обеда, ночлега на свежих простынях и своевременного возвращения. Сейчас все это сорвалось. Саша Кисловский только что был занят съемкой, и поэтому еще пышет теплом. Он прекрасно понимает, что мы "попали" и теперь у всех у нас одна судьба.

  

  Командир опять пригласил "к столу" всех офицеров.

  

  Даже не присев, все выпивают, и на земле рядом с первой укладывается вторая пустая бутылка. Стало теплее.

  

  -- Все, больше водки нет. Все по местам. Доктор!

  

  Подошел капитан с медицинскими эмблемами. Познакомились -- веселый парень по имени Амир, по фамилии Рамаданов. Флягу у него на боку я приметил как-то не сразу.

  

  -- Корреспонденты замерзнут -- нальешь им спирту.

  

  -- Есть, товарищ полковник!

  

  Амир отвел меня в сторону и заговорщицки снял с ремня фляжку.

  

  -- Ты не замерз?

  

  -- Да нет пока.

  

  -- А он? -- Доктор кивнул на Саню.

  

  -- Вроде, тоже нет.

  

  -- Значит, еще замерзнете. На, пей, командир приказал. -- Амир булькнул в кружку чуток спирта. -- Разбавляешь?

  

  -- ...

  

  Доктор достал из своей сумки пакетик с глюкозой. Такую обычно вливают внутривенно. Спирт пополам с глюкозой -- чудесный прозрачный сироп. Половинку я оставил оператору. Доктор налил себе.

  

  -- За наше здоровье. И пусть эти ваххабиты сдохнут!

  

  Амир выпил, крякнул, и провел по губам рукавом. Я предложил ему сигарету.

  

  -- Не курю. Я же врач. Лучше пошли за дровами.

  

  В лес не заходить!

  

  В ста метрах ниже нас -- густой лес. За дровами идут те, кто не занят в охранении и обустройстве ночлега: доктор, авианаводчик и два солдата. Командир отправил вместе с нами своего телохранителя, Гусю, и строго-настрого приказал нам в лес не заходить.

  

  Гуся -- Гусейн Ханалиев -- теперь отвечает за нашу жизнь. До тех пор, пока мы здесь, он не отойдет от съемочной группы ни на шаг.

  

  Вперед пошел солдат по прозвищу Охотник. Я так и не узнал его имени. Все зовут его Охотником. Рассказывают, что до службы в армии он вместе с отцом ходил по тайге, и даже лично завалил медведя. Или даже двух. Сейчас он идет впереди и внимательно смотрит под ноги. Остальные водят по сторонам стволами автоматов. Не заходя в лес, с самого края стали искать сушняк. Пока ломали стволы, Охотник нашел кабанью тропу, нарвал шиповника и вдруг поднял руку вверх -- внимание!

  

  Солдат присел в траве и стал всматриваться себе под ноги. В лес уходит свежая тропинка. Трава примята всего час-два назад. Здесь прошло не менее десяти человек. Кто они и куда идут?

  

  В тумане лес выглядит заколдованным и страшным. Мощные, кривые стволы деревьев, неясный слабый свет, льющийся откуда-то сверху. Сумерки. Здесь каждый куст умеет стрелять, и каждый шаг может принести смерть.

  

  По меркам мирной жизни, идти пришлось совсем немного, шагов тридцать. Трава кончилась, кончилась и тропинка. Между двумя деревьями -- невысокий, поросший травой холмик. Посреди бугорка еле-еле прикиданный ветками лаз. Блиндаж. Здесь могут быть мины, и офицер, оттеснив Охотника, пошел первым.

  

  К счастью, боевики так спешно уносили ноги, что даже не успели заминировать схрон. Но все свое унесли с собой. Наши трофеи -- лишь несколько рассыпанных на земле патронов и многочисленные следы пребывания людей -- пустые консервные банки, гнутая алюминиевая ложка, обрывки туалетной бумаги. Рядом с блиндажом валяются две пластиковые канистры -- из-под моторного масла и тормозной жидкости. Значит, где-то недалеко должен быть и "гараж". Искать его не стали. Безклубов вообще приказал в лес не заходить. Но блиндаж, конечно, с удовольствием взорвали.

  

  

  Последний ужин

  

  Наломав дров, мы вернулись в лагерь.

  

  -- Видишь, как быстро они смылись! Увидели нашу высадку, и умотали. -- Командир зябко помахал руками, разминая плечи. -- Зря, конечно, вы туда полезли. Могли нарваться. Ну да ладно, хорошо, что пока все хорошо.

  

  Быстро стемнело. Адъютант еще засветло натаскал откуда-то сена, и Безклубов соорудил себе лежанку. Закопал под сено бронежилет, положил под голову сумку, а сверху расстелил спальный мешок.

  

  Спальник -- это тоже забота адъютанта. Куда бы ни направлялся командир, солдат всегда берет с собой его вещи, в том числе и спальный мешок -- мало ли что. Все остальные прибыли на Шарилам груженые оружием и боеприпасами, на лишний паек рук не хватило, не то что на спальник. Только доктор шел на операцию налегке -- медицинская сумка да автомат, поэтому спальником запасся.

  

  Стали располагаться на ужин. Последний ужин. Продукты брали на сутки, но уже к первому вечеру они на исходе. Солдаты в складчину по трое-четверо греют консервы на сухом спирте. Безклубов приказал экономить продукты, но голод не тетка. Понадеявшись на лучшее, съели последнее.

  

  Ужин, каким бы скудным он ни был, поднимает настроение. Солдаты дружно молотят пластмассовыми ложками и беззаботно болтают. О подружках, о неизбежном возвращении домой, о планах на будущее.

  

  Как будто нет войны, и все мечты нельзя перечеркнуть одним выстрелом.

  

  Дима Рубцов хочет поступать в один из питерских ВУЗов, все равно в какой. Говорят, у "чеченцев" льготы при поступлении.

  

  Дима Шуклин и Миша Бабенко тоже хотят учиться, но в первый год после армии поступать никуда не собираются -- сначала надо отдохнуть, погулять, устроиться на работу. Образование -- это еще только журавль в небе.

  

  Все трое попали на войну с первых же дней, отслужив в армии всего по два с половиной месяца.

  

  -- А как же Указ: сначала полгода службы, и только потом на войну?

  

  -- Это где-то там, в России, а у нас же Дагестан. Если я служу в бригаде, а она вся пошла в первый же бой, куда мне деваться? Я минометчик, без меня миномет не стреляет. -- Шуклин не обижен на Родину за то, что отправила его на войну без спросу. Наверное, потому, что все уже почти закончилось. И если бы не этот выход в горы, он уже был бы в пути с дембельским чемоданчиком. Но салагам будет трудно без их "ветеранской" подсказки, и почти все дембеля безоговорочно пошли в бой. Хорошо бы только не застрять тут на долго!

  

  -- Мы уже зимовали в горах, ну его нафиг! Еще одну зиму не выдержим. Домой пора.

  

  -- А "боевые"? Где вы заработаете больше, чем здесь?

  

  -- Нигде. Но вы, корреспонденты, ошибаетесь. Не все контрактники едут сюда за деньгами! Те, кто успел повоевать раньше, в мирной жизни просто не нужны, на них там смотрят, как на двинутых. Да оно, в принципе, так и есть. Мне бы тоже забыть обо всем поскорее, а то, говорят, после войны кошмары снятся. Вот если не выйдет с институтом, не получится с работой -- тогда что ж, вернусь сюда за "бабками", у нас войну для себя найти не трудно.

  

  Рядом на снарядном ящике сообразили ужин трое молодых. Они даже в темноте отличаются от старослужащих. Молча прижавшись друг к другу, низко склонились над таблеткой горючего, пытаясь согреться от ее жидкого огонька.

  

  -- Сколько мы уже здесь, месяца три, да? За это время пока ничего такого еще не было. Мы же молодые, нас в первый раз взяли.

  

  Андрей Уляшев, Игорь Пименов и Кайрат Куншкалиев пришли сюда из учебки, прослужив в армии даже больше, чем полгода. Но снова они здесь "черепа", салаги -- как в первые дни службы. Потому что здесь война. И курс молодого бойца для них начинается заново.

  

  Но уже к весне они собираются домой: здесь день идет за три, так что служба их скоро кончится.

  

  Они тоже минометчики, и сейчас думают об одном: только бы, пока нет погоды, командир не решил возвращаться в Таджаул пешком. Тогда им придется нести свои минометы на себе. Они слышали разговор Безклубова по рации со старшим одной из групп, которую неверно высадили. Полковник приказал их командиру идти на свою точку пешком.

  

  -- А "самовары"? -- спросили из наушников.

  

  -- На себе! -- Солдаты это слышали и прекрасно понимали, что "самовары" -- это минометы.

  

  -- А 240 "карандашей"?..

  

  Действительно, а куда же боеприпасы?

  

  Группа, из-за тумана выброшенная где попало, не может приступить к выполнению боевой задачи. Более того, связанная тяжелой кладью, она просто беспомощна в горах.

  

  Выполнять задачу любой ценой и для этого подрывать боезапас и выдвигаться в нужный район пешком?

  

  Или готовиться защищать только самих себя, положившись в этом на неожиданно ставшие обузой минометы?

  

  Безклубов приказал выбирать место получше и готовиться к обороне. Все понимают, что теперь спешить некуда, надо защитить себя.

  

  Задачка по логике

  

  После ужина командир собрал офицеров на совещание. У всех ли подчиненные готовы к ночлегу? Сколько выставлено постов на ночь? Пароль.

  

  -- До рассвета пароль -- мой любимый. -- Безклубов назвал цифру. -- Кто и во сколько проверяет посты?

  

  Подполковник-артиллерист, старший после Безклубова по званию, распределил смены.

  

  -- Я сплю здесь. Будить по каждому пустяку. Я уж не говорю, если кто-то вышел на связь или где-то слышна стрельба. Я крепче спать буду, если вы меня чаще будить будете. Со мной остаются радист и дежурный офицер. Вот это -- ему. -- Полковник протянул артиллеристу прибор ночного видения. Единственный в группировке образец "новейшей" военной техники.

  

  Все разошлись. Рядом с командиром остался связист с радиостанцией. Неподалеку два "рэбовца" со сканером слушают эфир. С утра было много чеченской болтовни, но теперь тишина. Сканер будет прощупывать эфир до тех пор, пока не сядут аккумуляторы. Заряда хватит еще на шесть часов, то есть как раз на ночь.

  

  Я тоже остался с командиром.

  

  -- Со времен гражданской войны мы воюем сводными отрядами! Начало Великой Отечественной -- тоже самое. Ну, помнишь, заградотряды: кого наловили, те в первом же бою и полегли. Потом все же научились воевать -- полк в полном составе, все друг друга знают, каждый понимает, что должен делать -- красота! Скажи, куда это подевалось? Опять надергали со всей страны -- кого на месяц, кого на три, посводили их в отряды... Мне тут приданы "вэвэшники". Им ставишь задачу -- они ее согласовывают со своим штабом в Ханкале, в Москве, еще черт знает где. И только когда получают подтверждение, начинают делать то, что от них требовалось еще неделю назад. Поэтому у нас что в первую войну, что сейчас -- пока сдвинешь с места...

  

  Накипело в душе у командира, накипело. В прошлую войну он штурмовал Грозный в составе дивизии генерала Приземлина, отрабатывал решения комдива на бой. Потом академия имени Фрунзе -- великолепная школа военного искусства! Но как же далека эта теория от проведения войсковых операции в Чечне!

  

  -- Там нас учили, как надо воевать, а сюда приходишь, и смотришь, как воевать не надо. Дело-то за малым! Немного решительности, чуть-чуть согласованности -- мы их и без нового оружия одолеем. Оседлай все высотки, выжимай их на минное поле, запирай котел -- и мочи изо всех калибров! А сейчас... Ну, найдем мы их следы, чуть-чуть оружия, мелочевку всякую. Но сами-то боевики уже ушли! Еще, не дай бог, людей потеряем на тех сюрпризах, что они нам оставили. Теперь, раз так, уходить надо и снова ждать удобное время для удара.

  

  -- Так почему не уходим? Кого мы теперь здесь ловим?

  

  -- Теперь никого. -- Безклубов задумчиво жует травинку. -- Теперь нас здесь можно ловить...

  

  Конечно, голыми руками нас не взять. Но риск перестал быть оправданным. Глупо таким табором гоняться за трофеями, наподобие тех, что мы нашли в лесу два часа назад.

  

  Безклубов оторвал меня от размышлений загадкой.

  

  -- Посреди пустыни лежит мешок. На мешке человек. На нем сверху еще один мешок. Кто этот человек и как он сюда попал? Можешь задавать вопросы, а я буду отвечать только да или нет.

  

  Я стал задавать вопросы.

  

  -- Далеко от караванных путей?

  

  -- Не важно.

  

  -- Человек жив?

  

  -- Нет.

  

  -- Его убили?

  

  -- Сам загнулся.

  

  -- Молодой?

  

  -- Как мы с тобой. Но это тоже не важно, -- от сравнения по коже невольно ползут мурашки. Безклубов действительно не похож на командующего -- стал бы генерал сидеть здесь вместе со своим войском -- без воды, еды и крыши над головой!

  

  -- Он там по своей воле?

  

  -- Да.

  

  -- Он искал смерти?

  

  -- Нет. Но он ее нашел.

  

  Я задумался. Нет, хватит на сегодня мыслей. Сдаюсь.

  

  -- Это парашютист. Мешок снизу, мешок сверху -- парашют не раскрылся. -- Безклубов рассмеялся. -- Хотел как всегда, а кончил плохо. -- И без всякого перехода: -- Да задавить их здесь не так сложно. Даже в горах. Но принцип такой: увидел -- надо убивать!

  

  "Глаза Безклубова сверкнули" -- написал бы репортер, никогда не видавший войны.

  

  "Это слова гестаповца из фильма про фрицев! -- подумает читатель, изнеженный тщательным подбором правды о войне. -- Так не может говорить насквозь положительный и смелый русский полковник".

  

  ...........

  

  Я шел к своему костру уже заполночь. И думал о том, что разве эти жестокие, и на первый взгляд, циничные слова страшнее самой войны? В бою не время философствовать. Кто в этом усомнится, будет убит. Если не мы, то нас.

  

  А значит, "увидел -- надо убивать"!

  

  Другой возможности не будет. Воевать на полумерах нельзя.

  

  В свое время была такая полувоенная игра -- "Зарница". Школьники бегали по полям игрушечных сражений с деревянными автоматами, изображая из себя солдат. А настоящие солдаты с настоящими автоматами смеялись и говорили, что если мы никогда не хоронили "бычки", то мы салаги. И под это дело мы с удовольствием рыли за них окопы.

  

  Теперь автоматы настоящие, но все снова похоже на игру -- еще утром мы были на охоте, а теперь сами в западне.

  

  Если завтра погоды не будет

  

  У костра на земле валяются деревянные крышки от снарядных ящиков -- наши лежанки. Земляные стенки действительно спасают от ветра, но зато не выпускают дым. И он кружится из угла в угол, и только потом, тяжело перевалившись через стенку, уносится прочь.

  

  Забавнее всех выглядит авианаводчик Андрей. Летная кожанка, туфли и пилотка, завернутая на уши. Среди здешней слякоти он выглядит как пижон или оккупант. Андрей тянет ноги в штиблетах поближе к огню. Рожденный летать, он сидит на деревянной дощечке и зубом на зуб не попадает.

  

  Никто не спит. Все молча смотрят в огонь. Спальник есть только у доктора и он, завернувшись в него с головой, пытается храпеть. Гуся то и дело толкает его в бок.

  

  -- Доктор, проснись, хватит храпеть, где твой спирт? -- Все знают, что спирта давно нет, согреться нечем. -- Ну, дай коллективу хоть глюкозы.

  

  Амир поворчал, но достал из-под головы свою сумку с красным крестиком и выдал пакет с глюкозой. 250 грамм на восемь человек.

  

  Право первого глотка дают нам, гостям. Саша Кисловский делает осторожный глоток, потом поднимает глаза на меня и с некоторым сожалением отдает пакетик. Сашка учился в институте и не служил в армии.

  

  Какой теперь она ему запомнится?

  

  Состоящей из холода, голода и поразительного умения наступать на одни и те же грабли?

  

  Или из мужества тех, о ком даже не напишут в газетах, потому что в повседневном выполнении долга, вроде, и нет ничего выдающегося?

  

  Пока в тебя не стреляют из боевого оружия, ты не почувствуешь войну. Но это только до первой крови. До первого убитого.

  

  -- Бесконечно можно смотреть только на то, как журчит ручей, как горит костер, и как тебе выдают зарплату. -- Гуся не может долго молчать. Маленький, юркий, весь состоящий из движений и улыбок, он пытается растормошить остальных. За что Безклубов взял его в телохранители? Ведь Гуся -- музыкант, а не вышибала. До войны он был солистом оркестра.

  

  -- Вот мы тут сидим по чьей-то дури. По чьей? Ведь не из-за погоды же! Сначала мы замешкались из-за вертушек, а пока "тормозили", 74-я бригада как раз втянулась в свой район. Теперь и ее сворачивать уже поздно. Выходит, ночуем мы здесь из-за ее нерасторопности. А если бы мы сработали четко, они бы, как пить дать, вошкались сутки. И мы бы застряли здесь опять же из-за них.

  

  -- Да не из-за них. Просто всем надо разворачиваться бойчее, тогда духи никуда не денутся!

  

  -- Корреспондент, почему газеты об этом не пишут? Кто у нас враг -- в чалме с автоматом или в штабе с толстым брюхом? Вот я всего лишь прапорщик, а знаю, что так не воюют. А в Ханкале что, не знают? Там ведь не такие недоучки, как я, там полковники и генералы.

  

  -- А мне кажется, они просто просекли вкус "боевых". Сиди себе в штабе, под охраной, переворачивай календарь и считай свои трудодни! Это не с батальоном в атаку ходить. У них из Москвы сюда даже очередь, каждый едет и прикидывает, что он потом себе купит.

  

  -- Ну, а ты себе что купишь? Вот Амира можно понять: он родом из Карамахов, ему там, когда в гости приезжал, свои же односельчане-ваххабиты 40 палок врезали. У него пролетарская злость от обиды, он воевать будет из принципа. А ты сюда зачем приехал? У тебя в личном деле уже две войны записано, мог ведь отказаться ехать на третью? Только не надо слов о Родине!

  

  -- У меня эти две войны не только в личном деле, они у меня в судьбе записаны. Мне лучше здесь служить, чем там на майорское жалование право на жизнь отвоевывать. А своего угла у меня что здесь, что там, все равно нет. И не скоро будет. Раньше была армия бесквартирных, теперь армия льготников. В Ханкалу на неделю слетал в командировку, привез справку -- и становись в льготную очередь.

  

  Сошлись на том, что честным трудом в России на хлеб не заработать.

  

  -- Ладно, нам тут еще о политике разговоров не хватает! Пусть лучше нам Гуся что-нибудь споет.

  

  Гусейн положил на колени деревянную крышку от снарядного ящика и под мерный такт ударов затянул унылую песню про журавлей, которым уже нет мочи куда-то лететь, и они приземлились тут, в Чечне, в горах среди ночи.

  

  -- Гуся, я тебя умоляю, давай что-нибудь повеселей, хандру наводишь!

  

  -- Ну ладно, специально к нашему случаю написал. Первое исполнение. Слушайте. Песня про любовь русского солдата к местной черноглазой красавице:

  

  

  

  Расплетала девка косы,

  

  Возбуждая и маня.

  

  -- Ты не тронь ее без спроса! --

  

  Говорили мне друзья.

  

  -- У кого же разрешенья

  

  Мне испрашивать о ней?

  

  -- У муллы, отца и братьев,

  

  И у нас, твоих друзей.

  

  

  

  Ты ее не тронь, рядовой, остынь,

  

  Рядом с нами встань, вспомни о себе.

  

  Ты мулле не друг, для отца -- позор,

  

  Братьев поищи. А найдешь -- убей!

  

  

  

  Мы плохого не желаем,

  

  В нас не зависть говорит.

  

  Хоть без женщин сами маемся,

  

  Но это не сгорит.

  

  Здесь Чечня, здесь все другое,

  

  Здесь невесты не про нас.

  

  Пуля ищет не героя,

  

  А кого Господь не спас.

  

  

  

  Хочешь быть живым, слушай, салажок,

  

  Тех, кто пережил через две войны.

  

  У нее своя вера и судьба,

  

  Она смерть твоя черноглазая.

  

  

  

  Эта девка сохранилась

  

  Только в памяти моей.

  

  Всю войну она мне снилась,

  

  И совет моих друзей.

  

  

  

  Слушали молча, все как один выставив ступни и ладони в редеющее пламя костра.

  

  -- Если завтра погоды не будет, пойдем в село на мародерку. Там споешь. Чтобы девки к нам не липли. И мы к ним тоже.

  

  Страна "спи-ешь-пей"

  

  К утру погода не наладилась. Туман не оставляет никаких надежд ни на продолжение операции, ни на возвращение в Ботлих. Есть, пить и курить нечего. Табачный вопрос встал ребром.

  

  Прошлись по всем карманам, нашли еще пару сигарет.

  

  -- 48 -- курить просим!

  

  -- 41 -- курю один!

  

  -- 45 -- оставь покурить, по-хорошему прошу.

  

  -- Эй, летчик, дай папироску, а то у меня уже душа в полоску!

  

  -- У меня один папирос, да и тот прирос. И вообще, какой ты, нафиг, матрос...

  

  Но в село за продуктами Безклубов никого не пустил -- неизвестно, чем может закончиться встреча с местным населением. Поэтому одна группа пошла за дровами, другая -- искать ручей.

  

  Дров натащили, наверное, на неделю вперед. Огромные кучи деревянных обломков кажутся безнадежно сырыми. Неужели они будут гореть?

  

  А вот ручья поблизости не оказалось, вторая группа вернулась ни с чем. Воду пришлось собирать с травы пластмассовой коробкой из-под сухпайка. Капли слили во флягу (в ней был спирт), и пьем по кругу.

  

  Вода вкусная, чуть-чуть сладковатая. Но мало.

  

  -- Хорошо, что не видно, что мы пьем.

  

  -- Это же природа, Божия роса... А вот с лужами надо поаккуратней, от перестоявшей воды можно и подохнуть.

  

  -- Доктор, а зачем нам пантацид?

  

  -- Это если ты еще жить собираешься, чтобы помирать не натощак. Шучу.

  

  -- А кто читал в детстве сказку про страну "Спи-ешь-пей"? Вот это житуха! Поспал -- поел -- выпил...

  

  Найден еще один источник влаги. В углублении металлической плиты, на которую упирается миномет, стоит вода. Набирается целых две кружки.

  

  Не стреляющее оружие угнетает. Готовые к бою минометы сиротливо смотрят в небо, которого не видно. К туману все уже привыкли, и ощущение тревоги сменилось чувством голода.

  

  Вертолета сегодня не будет, это ясно. Наверное, не будет и завтра...

  

  День прошел в подготовке к ночлегу. Чтобы не замерзнуть, то отжимаюсь, то отбираю у кого-нибудь из солдат лопату и помогаю рыть очередной окопчик. Согревает, но к вечеру от усталости дрожат руки.

  

  Ночью пошел дождь. Я уже почти уснул на своей деревянной лежанке. Я мог бы проспать до самого утра. Но капли заползают даже под ресницы. Все подняли свои лежанки над головой и придвинулись к костру. Он шипит от дождя, но каким-то чудом продолжал гореть. Это чудо -- порох из минометных зарядов, который Гуся то и дело подсыпает в угасающее пламя.

  

  Неожиданно дождь кончился. Доски побросали на землю и стали раздеваться. Пламя лижет нашу сырую одежду. Пальцы едва терпят, а по голым спинам гуляет ледяной ветер. Выдерживаю минут пять, и одеваюсь. Горячая одежда создает иллюзию тепла. Но не надолго.

  

  Снова заморосил дождь. Все повторяется.

  

  Мокнут наши вещи. Аккумуляторы сели еще в первую ночь. Дорогостоящая аппаратура превратилась в бесполезный хлам.

  

  Все, кино кончилось.

  

  Видеокамеру закутали в целлофановый чехол, спрятали в кофр и раскрыли над ним специально для этого припасенный зонтик. Но спасет ли это от сырости?

  

  -- Ночь какая-то тренировочная. Лег -- встал, лег -- встал. То ты на доске, то она на тебе.

  

  А в Ботлихе солнце

  

  -- Ноль-первый, ноль-первый! На завтра прогноз такой же. Отбоя операции пока нет...

  

  Щур как на иголках. Отсюда по земле можно дойти только до Нохчи-Килоя. Дальше транспорт не пройдет.

  

  Завезти продукты в Нохчи-Килой, чтобы оттуда люди Безклубова подняли их к себе на руках? Это риск. Нохчи-Килой -- плохое село. Да к тому же нет определенности и в дальнейших планах командования: вдруг Ханкала все-таки отменит операцию. Тогда к черту продукты! Главное, забрать людей.

  

  Каждое утро из Грозного взлетает вертолет-разведчик погоды и возвращается обратно: на Шарилам не пройти. А у него в Ботлихе по-прежнему солнце.

  

  Вчера в вагончик начальника штаба наведался особист. Тревожится о журналистах: что они там увидят, что напишут. Говорит, зря отправил их на Шарилам. К чему им видеть войну с изнанки? Пусть, мол, пишут о героях.

  

  А там, в голоде и холоде -- кто, не герои? В их положении без стонов выполнять задачу -- уже подвиг. Или они не герои только потому, что еще живы? Вот пусть журналисты там поголодают со всеми да поспят на сырой земле. Может, тогда поймут, что такое солдатский хлеб. А иначе правильных слов о войне залетным гостям не найти.

  

  Тринадцать

  

  Отступившая к утру темнота обнажила побелевшую траву. Иней.

  

  Провожу пальцем по травинке, из белой она становится снова зеленой. Значит, еще не мороз, только последнее предупреждение.

  

  Связь по рации между разбросанными в горах подразделениями теперь только в экстренных случаях. Почти все аккумуляторы "приказали долго жить", зато до сих пор не истрачен ни один патрон.

  

  Туман.

  

  Ни мы, ни в нас.

  

  Но каждый рассвет -- как перед Бородинской битвой.

  

  Две ночи на Шариламе позади. Начинается третий день крупномасштабной войсковой операции по уничтожению бандформирований в верховьях реки Шаро-Аргун.

  

  По-прежнему ничего не происходит.

  

  Под нашей горой сразу два села. Одно называется Дай, другое -- Шаро-Аргун. Оба селения пользуются дурной славой. Кажется, что Дай ближе, но дорогу к нему преграждает река. Ближайший мост в десяти километрах. За продуктами решено идти в Шаро-Аргун.

  

  Одиннадцать человек. Прошусь с ними.

  

  -- Ты же понимаешь, что мне за тебя, случись чего, голову снимут. -- Безклубов попыхтел для порядка, но через минуту улыбнулся: -- Обещал я тебе, что будешь лягушками питаться, а ты не верил. На войне плохо не когда стреляют, а когда жрать нечего, и помощь не придет. Хотя, когда стреляют, тоже, конечно, хреново. Ладно, с вами пойдет Гуська, держись к нему поближе.

  

  Командовать продовольственной экспедицией назначен капитан Дмитрий Козлов. Оказывается, он -- наш коллега, военный журналист. Но здесь капитан -- замполит группировки. А при необходимости и командир боевой группы. Это его людей в первый день из-за непогоды подсадили к нам, на высоту 1691, и в назначенное место капитан повел свою группу пешком.

  

  Но после первой же ночи Безклубов приказал им возвращаться на Шарилам. Здесь можно хотя бы высушиться у костра.

  

  -- Корреспондент, ты что, тоже с нами? В приметы не верю, но лучше б остался. С тобой и Гусей нас тринадцать, нехорошо. Ну ладно, становись в строй. Может, тебе автомат дать?

  

  -- Мое оружие -- авторучка.

  

  -- Мое, вообще-то, тоже. Но газета не выходит, приходится воевать свинцом, а не словом.

  

  Пафос? Вопросы журналистской этики. Брал ли в руки автомат Константин Симонов? Наверно, из него вышел бы неплохой пехотинец. Но он был нужен как репортер. А Димка Козлов как журналист на войне никем не востребован. И в первую очередь самой армией, которая учила его писать, но обрекла на вымирание военную прессу. И он, капитан, обученный в военном училище общевойсковой тактике, ведет на боевое задание свою небольшую группу.

  

  

  Экспедиция

  

  Вышли ровно в полдень.

  

  Не знаю, как Шарилам переводится с местного, но верхушка нашей горушки похожа на шар. Сначала пологий, мягкий спуск. Потом все круче и круче. Стараясь ступать след в след, мы вытянулись цепочкой метров на двести.

  

  Еле сдерживаюсь, чтобы не перейти на бег. Если понесет -- не остановишься. Я еще вижу сзади наш старт, а ноги уже дрожат как веревки.

  

  Первым идет прапорщик Магомет Абуев (Мага). Когда-то он проходил подготовку в одном из лагерей Багаутдина. Но повоевать за идеи ваххабизма, к счастью, не успел, вовремя бросил это богопротивное дело и пошел служить по контракту в российскую армию.

  

  Он учился ставить растяжки и закладывать на дороге фугасы. Теперь ему доверяют идти первым.

  

  Это риск. Если вовремя не увидеть тоненькую проволочку, есть только 2-3 секунды, чтобы крикнуть остальным "ложись!", и попрощаться с жизнью. Духи ставят растяжки так, что осколки найдут тебя везде.

  

  

  

  12.55

  

  Идем почти час. По бокам дороги пропасть. Что там, внизу, и где оно кончается, не видно. Даже по сравнению с нашим туманом там сплошное облако.

  

  Развилка. На карте ее нет. Куда идти?

  

  На правой дороге поперек лежит большое поваленное дерево. Нет, туда не пойдем.

  

  Выходим на поляну. Я назвал ее Поляной Сказок. Грибы как на прилавке: белые, подберезовики, целые семьи -- от огромных, до самых маленьких. Прямо посреди поляны раскинула тяжелые ветки дикая груша. Плоды маленькие, похожие на светло-желто-зеленые яблоки. Самые крупные едва ли крупнее сливы. Все спелые, ужасно сладкие. Внутри сиреневые.

  

  -- Зря мы с голодухи на фрукты налетели.

  

  -- А вон, доктор тоже ест, значит можно.

  

  -- Дикая груша -- лучшее средство против поноса, -- с умным видом изрекает доктор.

  

  -- А это что за друзья насрали?

  

  -- Коровы, или иа-иа. Они тоже на витамины приходят.

  

  -- Но вы, друзья, правы, на пустой желудок много нельзя. -- К доктору возвращается строгость. Он прячет полную горсть миниатюрных фруктов в карман и с важным видом отходит от дерева.

  

  С поляны уходит три дороги.

  

  -- Налево пойдешь -- голову сложишь, на право -- коня потеряешь...

  

  -- А прямо пойдешь -- козленочком станешь!

  

  -- За козла ответишь, -- беззлобно шутит Дима Козлов. -- Кстати, эта развилка есть и на карте. -- Командир снова серьезен. -- Обе дороги ведут в одно место. Только одна идет вдоль ЛЭП, а другая вдоль ущелья.

  

  -- Командир, а третья?

  

  Капитан махнул рукой -- пошли прямо.

  

  Блокнот, в котором только что делал записи, прячу в карман, чтобы догонять. Треснула ветка. Вздрагиваю. Сзади стоит и улыбается прапорщик Алексей Самохин. Напугал! Он идет последним и охраняет нашу колонну с тыла.

  

  

  

  13.10

  

  Ноги уже привыкли к нагрузке. Но это еще едва ли третья часть пути. С ужасом думаю про обратную дорогу.

  

  -- Корреспондент, стой. Вода. -- Дима достал из кармана ручку, вынул из нее стержень и наклонился в щель между сросшимися стволами дерева. Затем передал свою трубочку-фильтр мне.

  

  -- Только глубоко не суй, чтобы гадость со дна не полезла.

  

  На поверхности воды плавает какая-то мошка. Я осторожно окунаю трубочку -- чтобы ни ее не задеть, ни дно.

  

  Идем не быстро. Успеваю делать записи на ходу. Умудрился еще ни разу не упасть, хотя под ноги не смотрю вовсе. И все-таки отстаю. Замыкающий ждет меня, оглядываясь по сторонам. Прячу блокнот в карман и бегом догоняю остальных.

  

  Посреди дороги большая, грязная лужа, истоптанная коровьим стадом.

  

  -- Кто хочет воды?

  

  Гусейн присел у дерева.

  

  -- Чистая питьевая вода.

  

  Привык к его шуткам и розыгрышам -- это же для скота!

  

  -- Да не эта, вон там, внизу.

  

  Внизу ручей. Чистая горная вода. Жизнь снова стала сочной и яркой, как в рекламе хрустальной свежести. Вниз идет солдат с флягой. Пьет сам и несет всем. Фляга идет по рукам. Слышны бульки. Два-три глотка -- и другому.

  

  -- Оказывается, как хорошо ходить с флягой!

  

  -- Много не пей. Кем бы ни стал, а отвечать все равно за козла придется. -- Мага шутя озирается на замполита. Но тот смотрит в карту, сверяя наш маршрут с компасом. Ему не до шуток.

  

  Нашли куст боярышника. Для голодных он сладок. Разбредаемся вдоль дороги, громко говорим, впервые забыв про осторожность.

  

  -- Эй, а ну, тихо! -- строго окрикивает всех капитан. И объявляет привал. -- Охранение, двое вперед, один назад!

  

  Где-то далеко-далеко раздался артиллерийский разрыв. За ним другой.

  

  -- Тщ! -- прислушиваемся. Может, там без нас началась, наконец, операция?

  

  Нет, в тумане ничего не начнется.

  

  

  

  13.25

  

  Рядом с дорогой валяется два отстрелянных гранатомета.

  

  -- Давно брошены?

  

  -- Внутри уже букашки бегают. -- Мага нюхает ствол: -- Запаха нет. Может, неделя, может месяц, но не с прошлой зимы, это точно.

  

  

  

  13.35

  

  Заблудились.

  

  -- Я балдею с нашей карты. Нет этих дорог! -- замполит сверяет карту с жизнью. -- Ну-ка, посмотри, куда это ущелье упирается.

  

  Солдат лезет на дерево.

  

  -- Там коровы пасутся!

  

  -- Во, коровы! И больше ничего не надо! А то без жратвы возвращаться как-то не того. -- Гуся почесал затылок.

  

  

  

  14.00

  

  Дорогу нашли.

  

  Крутой каменистый спуск. Слева обрыв.

  

  Стоп. Командир сомневается в правильности пути. Но вот речка, вот дорога. Солдат кричит: "А вот и ЛЭП!"

  

  А я ничего этого не вижу. Куда они смотрят?

  

  

  

  14.10

  

  Вышли на площадку над селом. Привал.

  

  -- В село заходить будем? -- Это Гуся.

  

  -- Нет, мимо пройдем! А зачем шли?

  

  -- Я думал, воровать. -- Это же Гуся! Шутник.

  

  Шаро-Аргун как на ладони. Значит, и нас оттуда видно.

  

  -- А может, напрямую ломанем? Это ж какой крюк нам по серпантину выписывать!

  

  -- Напрямую ближе, но дольше. Если хочешь ноги поломать, иди. А вот то, что нас видно, как в тире -- это неправильно. Надо побыстрее отсюда сваливать. -- Мага, как всегда, идет первым.

  

  Жарко. Неужели был туман, дождь, холод, две ночи на земле? Здесь, на тысячу метров ниже -- солнце.

  

  От ходьбы по скосу болят ступни и правое колено.

  

  Выходим в долину. Внизу шумит речка, но за деревьями ее не видно.

  

  Совещание.

  

  -- Трое пусть останутся перед входом в селение. Мало ли что.

  

  -- Пусть останутся Амир, Мага и Гуся. А то скажут, духи переодеваются в нашу форму, и бродят как, хотят.

  

  -- Останется снайпер -- раз, связист -- два. Ты старший, -- капитан обращается к Маге. -- Останетесь в последней "зеленке" над селом.

  

  

  

  14.30

  

  До села триста метров. Чьи-то свежие окопы преграждают дорогу. Осторожно идем дальше.

  

  На карте это земля наша. На деле -- мы идем сейчас по ней как воры, укрываясь в тени, готовые стрелять на любой шорох в кустах.

  

  Боевики тоже прячутся, но не от местных жителей. Для них каждый встречный может оказаться родственником.

  

  Для нас -- предателем.

  

  Когда-то русские пришли в Чечню с оружием и подарили местному населению достижения цивилизации. Но не поинтересовались, многим ли здесь они нужны. И цивилизация робко поселилась в городах и на равнине. А горы так и остались для нас пугалом. Русского пришельца здесь убьют или возьмут в плен для выкупа. Слишком много между нами крови.

  

  Голодные, обросшие, вооруженные до зубов, мы скорее похожи не на освободителей, а на захватчиков.

  

  Как нас встретят в селе? Хлебом-солью на пороге или автоматной очередью из-за угла?

  

  Салам алейкум

  

  Село тянется вдоль единственной улицы вниз, туда, где шумит горная река. Читаю название -- улица "Заречная". Не какая-нибудь "имени Шамиля Басаева", а наша в доску -- Заречная!

  

  Село нельзя назвать бедным. На обочине и во дворах стоят трактора и КамАЗы. Все окна застеклены, все крыши покрыты шифером или даже оцинкованным железом -- величайший дефицит в горах. А ведь зимой здесь шли бои, и почти все было разрушено.

  

  Теперь разрушенной остается только школа. Ее не восстанавливают, чтобы показать международным комиссиям как факт варварства российских войск.

  

  Два человека, издалека завидев вооруженных людей, входящих в село, растворились в одном из дворов. Успел только рассмотреть, что это молодые парни. И, вроде бы, без оружия.

  

  -- Все остаются здесь, я вперед. Следом Гуся. Из виду нас не упускать! Оружие на людей не наводить!

  

  Дима подошел к забору. С той стороны к нему несмело подошла женщина.

  

  -- Салам алейкум! Где живет глава администрации?

  

  Выяснилось, что женщина ничего не знает. Или не понимает. Но дом показала. Проводить нас вызвался ее малолетний сын. Он с завистью смотрит на Димкин автомат и нас совсем не боится.

  

  И вдруг -- сюрприз! Справа от дороги в ряд стоит четыре новенькие армейские палатки. Как будто мотострелковая рота на полевом выходе.

  

  -- Для кого это? -- спрашиваю у мальчугана.

  

  Он слишком плохо говорит по-русски, чтобы объяснить.

  

  Палатки пустые, за ними луг. К одному из колышков привязан одинокий бычок.

  

  -- Я так думаю, что здесь ночуют боевики. И бычок этот для них. Готов поспорить, что сзади палаток натоптано, а тропа уходит вон в тот лес. -- Дима едва заметно повел в сторону леса стволом автомата.

  

  Как будто из ниоткуда к нам подошли те парни, которые сначала, при нашем появлении в селе, поспешили куда-то укрыться.

  

  -- Мы вас проводим. -- Пацаненку что-то сказали на своем, и он убежал, не оглядываясь.

  

  На вид парням меньше двадцати. Одеты аккуратно и не бедно. Чистые, хорошо отглаженные рубахи из тяжелого шелка, новые джинсы, туфли на толстой, видимо, очень крепкой подошве. Здесь, где никогда не было асфальта, очень странно увидеть чистую обувь. Туфли у парней блестят.

  

  С улыбками они пошли вперед так, что замполит оказался между ними. Гуся держится метрах в тридцати сзади. Следом за ним Охотник. Он идет так, чтобы видеть и Диму с Гусей, и тех, кто идет сзади.

  

  Так мы растягиваемся по всему селу. Нас десять человек, но вокруг каждого сто метров пустоты.

  

  Гнетущая тишина. Улица пустынна. Кажется, что в селе только двое мужчин, и те идут сейчас, едва не взяв нашего капитана под руки.

  

  А из-за каждой занавески, из-за каждого забора за нами напряженно наблюдают сотни внимательных глаз.

  

  В конце улицы крутой поворот. Вот они где, мужчины.

  

  16 рослых молодых парней призывного возраста. Одеты по столичному. На безбородых лицах написано приветствие, но от этого почему-то напротив, становится не по себе. Еще четверо, постарше, стоят в сторонке. Одеты просто, по сельскому, брюки заправлены в носки. Говорят, что так носят брюки только ваххабиты. Но, скорее всего, это выдумки. Просто в горах, так действительно удобней.

  

  Какое-то время стоим стенка на стенку.

  

  Наконец, вперед вышел человек, назвался Рамзаном. Спросил, чего надо. Когда узнал, что продуктов, сказал, что сейчас подойдет глава администрации, а сам вернулся в толпу.

  

  Нам принесли ковш воды и угостили сигаретами.

  

  -- Ты что, следователь? -- Этот вопрос мне.

  

  -- Нет, а с чего ты взял?

  

  -- Без автомата. И одет странно.

  

  -- Журналист, -- догадался кто-то.

  

  -- Точно, национальное географическое общество, программа "Клуб кинопутешествий".

  

  -- Это хорошая программа, мне про обезьян фильм понравился.

  

  -- А что у нас снимать будешь?

  

  -- Природу...

  

  -- Идем с нами, хороший сюжет покажем. Зачем федералов снимать, они что, герои?..

  

  Я оглянулся на Гусю. Что ответить? Это же они. Стоят и нас не боятся.

  

  Гуся все понимает. На мгновение он отрывается от ковшика с водой, едва заметно пожимает плечами и снова пьет, как ни в чем не бывало.

  

  Подошел глава. Хамзат Башаев, лет сорока пяти, приземистый, седой чеченец. Одет просто, не то что молодежь.

  

  -- Отец, нам нужен барашек, картошка и все такое. Взамен напишу расписку. Поедешь в Нохчи-Килой, там наши стоят, они тебе дадут бензин. Годится?

  

  Договорились быстро. Хамзат куда-то ушел и вернулся с человеком, который вел барана.

  

  На листочке из моего блокнота Дима написал расписку. Ее тут же спрятали в карман.

  

  В разговоре мы узнали, что палатки посреди села ставили весной сами же военные -- для беженцев, чьи дома были разрушены бомбардировками. Но не завезли кровати, и палатки пустуют.

  

  -- А где же беженцы?

  

  -- Их взяли к себе родственники.

  

  -- Так зачем же тогда палатки?

  

  -- Ну как же, зима скоро...

  

  Действительно, в горах уже вот-вот ляжет снег. Но если бездомным нашлось место в домах у родни, никто не пустит их зимовать в палатках. Даже если туда поставят армейские железные кровати. Родственные отношения, традиционное горское гостеприимство и все такое.

  

  Может быть, Хамзат имеет в виду другое -- то, что палатки нужны боевикам; что по ночам они приходят в село, а в дома их пускать боятся. Вдруг федералы действительно, как и обещали, шарахнут по дому, который приютит людей с оружием? И это даже хорошо, что палатки пусты. Нет кроватей, нет и вопросов, можно даже пощипывать военных за скупость. А боевики -- народ привычный, переночуют и без кроватей, на земле, под брезентовой крышей, им за это деньги платят.

  

  Стаю вертолетов, летящую на Ботлих, высадку десанта, пешие походы групп, ищущих в тумане свои высотки, -- все это местные жители видели. В селе знают, что мы в горах застряли, и что рано или поздно у нас кончатся продукты, поэтому экспедицию ждали еще вчера.

  

  -- Вы там, на Шариламе, минировали?

  

  -- Нет, мы больше мины не ставим. Война закончилась.

  

  -- А то ведь нам там косить...

  

  -- Садись на трактор, довези нас до Шарилама, сам убедишься, что дорога свободна.

  

  Оказалось, что ни один из тракторов не исправен, даже тот, который у нас на глазах только что выезжал в поле. Ни у кого нет и солярки.

  

  Ну и ладно. Теперь бы только поскорее отсюда выйти.

  

  ???

  

  Безклубов всматривался в ту сторону, где два дня назад можно было рассмотреть Шаро-Аргун. По карте до него километров семь, можно постараться достать минометами. Хотя, конечно, ни о какой точности на таком расстоянии не может быть и речи. В горах ветер носится как хочет, и на пределе дальности рассчитать место разрыва очень трудно. Даже, наверно, невозможно. Тем более, что сейчас не то, что Шаро-Аргун, даже окраины своих позиций скрывает туман.

  

  Группа Козлова вышла в полдень. Час туда... нет, два часа -- туда, пять -- обратно. Должны успеть вернуться до темна.

  

  -- Ноль-третий, ноль-третий, выставь человека на левую дорогу, пусть посмотрит там мою группу, пусть посмотрит мою группу. Как понял, прием?

  

  Ноль-третий -- это комбат Романюта. Он с группой сидит прямо над Шаро-Аргуном. Но он тоже в тумане, ничего не видит, кроме себя.

  

  -- Ноль-первый, у меня за дорогой уже наблюдают.

  

  -- Смотри, чтобы они там друг друга не перестреляли по ошибке!

  

  -- У меня дозор ниже, там тумана нет, видимость прекрасная, не то что у меня.

  

  -- Понял. Жду доклад, жду доклад. Все, конец связи.

  

  Восемь солдат, два прапорщика, офицер и корреспондент с Гусей. 13 человек. Кто из них тринадцатый?

  

  -- Командир, а если они к темну не успеют?

  

  -- Тогда будут ночевать вместе с дозором Романюты. Если догадаются, конечно...

  

  -- Лучше бы не догадались. Замполит ведь не знает, где люди Романюты, и ночью, в темноте они друг друга точно перестреляют.

  

  Подъем

  

  16.30

  

  Пошли назад. До темноты два с половиной часа.

  

  Местные мужчины так и остались стоять у поворота. По-моему, их даже стало больше.

  

  В селе, как по приказу, вдруг появились женщины. Они выносят нам продукты. Набралось несколько мешков и дюжина пакетов с картошкой, помидорами, сыром, хлебом и всякой всячиной. Каждому на плечи легло килограмм по двадцать. Охотнику достался самая тяжелая ноша -- почти полный мешок с картошкой.

  

  На выходе из села подошли прикрывающие нас Мага, снайпер и связист.

  

  -- И ишака не дали? Вот сволочи! Как же мы барашка потащим?

  

  Барашек молодой, жирный, не поскупились местные, весит, наверно, не меньше полста кэгэ.

  

  -- Если его зарезать, будет вдвое легче.

  

  -- А кто резать будет?

  

  -- Кто умеет, тот и будет.

  

  -- Леха Самохин вроде умеет. У него видал, какой нож на боку?

  

  -- Так и что, что нож. Может, он кидать его умеет, а барана не зарежет?

  

  Гуся развернул назад кепку, надвинул ее на лоб и нервущиеся ручки своего пакета закинул на голову так, что сам пакет оказался на спине. По сравнению с маленьким Гусей он кажется огромным, но так удобнее. У меня так не получится, в руках два пакета. В них сыр и хлеб -- самое вкусное. Трудно удержаться от соблазна. Но знаю, что если дойду, то только на голодный желудок. Стоит поесть -- и все.

  

  Свободные руки остались только у прапорщика Алексея Самохина, который идет в замыкании, и у Маги, который снова пошел первым.

  

  Начинаем растягиваться. Замполит идет в замыкании, вместе с Лешей Самохиным. Я вместе с Магой и Гусей иду впереди нашей колонны, так легче. Предательски разболелось колено.

  

  Останавливаемся на первой ровной площадке и ждем остальных. Мага выдает каждому по помидору и маленькому кусочку лепешки:

  

  -- Воды никому не пить. А барана я зарежу. Когда мясником работал, каждый день по два десятка к Аллаху отправлял.

  

  -- Мага, ты еще и мясником был?

  

  -- Это когда отец узнал, что я у ваххабистов в лагере тренируюсь, сразу забрал меня в Буйнакск. А работать надо -- я и пошел на рынок.

  

  -- А как же в армию попал, призвали?

  

  -- Нет. Надоело мне животных резать, каждый день одно и то же. Потом женился... В общем, бросил. Пришел в бригаду, взяли на контракт. Воевать-то меня научили не хуже, чем баранов резать.

  

  Подошли остальные. Мага принялся за дело.

  

  -- Идем дотемна. Как стемнеет, ищем место для ночлега. Наломаем веток, на них ляжем, ими же и укроемся. -- Замполит одет легче других. Перед трудной дорогой все специально старались снять с себя лишнюю одежду. Теперь бы она пригодилась.

  

  -- А я думаю, надо идти. -- Это слова Маги. -- У села они нас не тронут, побоятся возмездия. Если встретят, то уже где-нибудь там, на подходе к Шариламу.

  

  -- Мне кажется, у них другие планы. Они же нас подкупили! Смотрите, как быстро этот их председатель согласился не на бензин, а на какую-то расписку. Что, этот бензин ему кто-то отдаст? Нет. И он знает это. А барашка привел. Причем не своего.

  

  -- Если бы не привел, отобрали бы!

  

  -- Лихой! В селе всего 78 дворов, а ты видел, сколько молодцев нас встретило? Женщин и детей попрятали, многих вообще еще в том году отправили к родне на равнину. А эти парни зачем остались, пахать, что ли? У них если есть где мозоли, так только на плече -- от автомата.

  

  Мага управился с бараном минут за двадцать. Охотник нашел длинную жердь, на которую привязали тушу. Нести стало удобней.

  

  

  

  17.40

  

  Вошли в лес. Только что туман был впереди, и вот он уже вокруг нас. Сплошное молоко. Сразу стало темно. Только белые верхушки леса напоминают о том, что еще день. Из мглы выплывают причудливые коряги -- норовят выколоть глаза или попасть под ноги. Словно кадры из триллера. Полное ощущение нереальности происходящего.

  

  -- Гуся, а здесь волки есть?

  

  -- Есть, конечно. Смотри, как Амир по сторонам оглядывается, у него ведь сумка с ливером от барашка. Если отстанет, загрызут.

  

  -- Ладно, Гуся, перестань пугать корреспондента.

  

  Где-то вверху лес шумит от ветра. Туман, оседает на листьях и сыпется вниз крупным дождем. Сначала промокли от пота, теперь -- от дождя и противной мороси тумана. Тяжело дышать. Нестерпимо болит колено, стараюсь больше опираться на левую ногу.

  

  

  

  19.00

  

  Солнце уже должно зайти. Там, где лес кончается, наверное, стемнело. Стараемся идти так, чтобы каждый видел спину впереди идущего. Темп задает Мага, он бодро шагает впереди. Все, конечно, отстают. Привалы превращаются в отдых только для тех, кто идет первым: они ждут остальных, а когда на привал подтягивается последний, уже снова пора идти вперед.

  

  Если ночевать, то в лесу, здесь тихо. Интересно, что теплей -- всю ночь мокнуть без ветра, или все-таки высыхать, но как флюгер -- на холодном ветру?

  

  

  

  19.30

  

  Выходим из леса. Свет в конце тоннеля не получился. Здесь уже ночь. Зато нет дождя. Смотрю в небо и чудится, что вижу звезды. Нет, туман, показалось.

  

  Охотник тащит свой мешок на каком-то запредельном десятом дыхании. По-моему, он даже ничего не слышит. По крайней мере, на происходящее вокруг не обращает никакого внимания, идет, уткнувшись себе под ноги. Но в армии говорят, что солдат идет столько, сколько может, а потом еще столько, сколько надо. Гуся прет со своим огромным пакетом как маленький трактор. Но даже он, весельчак и балагур, уже давно не пытается веселить остальных.

  

  Только Мага по-прежнему насторожен и внимательно смотрит по сторонам. Он идет первым, и первая растяжка или первая пуля -- ему.

  

  Две трети пути уже прошли. Привал.

  

  Достаю из-за пазухи блокнот. Это самая сухая вещь из всего, что у меня есть. Чтобы делать записи в полной темноте, для каждой строчки переворачиваю страницу. И все-таки страницы размокли, ручка не пишет.

  

  Сочиняю стихи. Вот что получилось:

  

  

  

  Клонит меня усталость,

  

  Путь безнадежно сер.

  

  Хоть и осталась малость,

  

  Но не доеду -- хер!

  

  

  

  Почему "не доеду", если правильно будет "не дойду".

  

  Нет, дойду, дойду, дойду. Рифма бьется как сердце.

  

  Эпилог

  

  По закону жанра надо добавить драматизма. Проще говоря, если вначале лег туман, то когда он рассеется, надо собирать трупы. Если в бой вышли с полным боекомплектом, то через час должно не хватать патронов. Если долго шли, не смотря под ноги, то кто-то должен подорваться на растяжке. А потом можно растирать слезы и жалеть убитых.

  

  На самом деле чаще все происходит по-другому.

  

  Идешь, а мин нет. Еле тащишь БК (боекомплект), а стрелять не в кого. Хочешь совершить подвиг, а враг растворился. Или, что бывает чаще, твой подвиг не заметили.

  

  Остается рыть окопы и проводить в них будни и встречать праздники. Ничего не происходит. Война слагается не только из крови и смертей. И эта, другая сторона войны, тоже страшная. Она состоит из вопросов.

  

  Почему вместо полнокровных частей в бой идут импровизированные сборные команды военных округов? Россыпь батальонов, которую как ни складывай, в сплоченную дивизию не сложишь.

  

  Где тот опыт, который оплачен кровью прошлых войн?

  

  Почему три года временного мира, "подаренные" нам в Хасавьюрте, прошли для нас впустую?

  

  Старая армейская шутка гласит: в армии бывает только два неправильных решения -- наступать в сторону, обратную фронту, и форсировать реку вдоль берега, а не поперек. Все остальные решения являются более или менее целесообразными. На случай, если что-то не вышло, в запасе есть другая шутка: я начальник -- ты дурак. То есть, я решил, а ты не смог исполнить. В Ханкале никто не признает, что операция провалена. Напротив, чем бы она ни закончилась, будут рапорты об успешном выполнении задачи, о трофеях, о каких-то виртуальных трупах боевиков.

  

  На первый взгляд, дикая смесь самодурства и страха ответственности. Но есть и другой, более глубокий смысл. Солдат не должен сомневаться в правильности командирского решения, а для этого в нем должен быть уверен сам командир. И не смотря на потери, которые понесла армия в ходе реформ и сокращений, сомневаться в профессионализме командиров преждевременно. Они умеют воевать. Но хуже некуда после переговоров снова драться за уже взятые когда-то с кровью рубежи.

  

  Те, кто задумывает войны, сидят далеко от окопов. Они не видят лица людей, которых отправляют в ад. Они только посылают своим воинам напутствия и сулят награды. Они знают, что за любые потери можно получить индульгенцию. Достаточно сделать погибших героями. А искалеченным вручить ордена.

  

  Поэтому армия -- в одной руке автомат, а в другой Уголовный Кодекс -- ведет с противником игру в "казаков-разбойников".

  

  Война -- это наука, и в ее формулах жизни умножаются на дни, дни делятся на трудности, вводятся поправки на противника и... общественное мнение. Как будто не ясно, что на войне одни убивают, другие погибают, и войны без потерь не бывает. Но война -- это еще и продолжение политики. А ее у нас на Кавказе как не было, так и нет.

  

  В академиях учат, что для успеха война должна начинаться с первым теплом, а заканчиваться с первым листопадом. И когда в октябре 99-го я шел с колонной вглубь мятежной Чечни, я видел, что все хотят вернуться домой с победой до наступления холодов.

  

  В ноябре мы так правильно и стремительно наступали, что я все еще верил в скорое приближение последнего акта: никто не хотел зимовать в горах.

  

  А теперь все устали, всем нужна передышка. Значит, скоро будет объявлен перерыв. Как было после Хасавьюрта.

  

  Только это -- не долгожданный мир на чеченской земле. При всех своих пушках-самолетах, передовых военных мыслях мы умудряемся снова остаться в дураках.

  

  А значит, все начнется сначала.

  

  

  

  * * *

  

  

  

  Мага сидит, и матом кроет всех -- это обратная сторона его неутомимости. Он шел первым, и первым должен был погибнуть. Но жив, и теперь крепко ругается.

  

  Амир спит, даже не найдя свой спальный мешок, просто на доске.

  

  Гуся, взяв свою доску на колени, поет. Безклубов, перекрестившийся после нашего возвращения, кажется, один слушает его песню.

  

  

  

  ...Ачхой-Мартан, Ярыш-Марды --

  

  Язык сломать как дважды два.

  

  Налей, братан, живой воды,

  

  Да повторяй мои слова:

  

  

  

  -- Эй да, лей-ка, налей,

  

  За командира, да жизнь на весах.

  

  Эй да, лей-ка, налей,

  

  Третий за тех, кто нас ждет в небесах.

  

  

  

  Меня красавица-жена

  

  Ждала с войны, ждала живым.

  

  Да похоронка не дошла,

  

  Я был убит, я просто дым.

  

  

  

  Эй да, лей-ка, налей,

  

  Чтоб все возвращались живыми домой.

  

  Эй да, лей, не жалей,

  

  За этот тост всем еще по одной...

  

  

  

  Леша Самохин вдруг встрепенулся: легкий ветерок, дувший с запада, стал путаться, ломаться, и в итоге понесся на восток. Но сил для радости не осталось. И уже под утро Гуся вдруг не своим голосом заголосил как ребенок, протягивая руку с пальцем в небо: звезды!

  

  Утром свершилось долгожданное чудо: туман рассеялся. К обеду прилетел на вертушке радостный Щур, привез продукты, воду, водку, аккумуляторы для радиостанций, и забрал нашу съемочную группу.

  

  С прилетом вертолета появились больные. Что толку было стонать раньше, без вертолета ведь никуда не денешься. Но сырость и холодная земля сделали свое дело -- троих солдат отправили сначала в Ботлих, а затем дальше, в Буйнакск, в госпиталь. А остальные остались в горах -- завершать операцию по уничтожению бандформирований в верховьях реки Шаро-Аргун.

  

  В тот день мы летели с начальником штаба высокогорной группировки в Ботлих, и -- трезвые! -- во все горло пели Гусину песню, пытаясь перекричать гул несущего нас домой вертолета:

  

  

  

  ...Мой друг, он в Чечне уже всем надоел,

  

  Он где не бывал -- разве только в раю.

  

  Опять Россию ведут на расстрел,

  

  А встать за нее, значит встать на краю.

  

  

  

  Эй да, лей-ка, налей.

  

  Уж если идти, так идти до конца!

  

  Эй да, лей, не жалей,

  

  Не жалея ни сил, ни свинца!..

  

  

  

  Вернувшись в Москву, я пролистал информационные сводки, но упоминаний о спецоперации не нашел. Не было операции.