Круглов Антон Юрьевич, рядовой, МВД, погиб 29 декабря 1999 г. 21 ОБРОН, в/ч 7456

 

Антон Юрьевич Круглов, родился в 1978 году. Так уж сложилась судьба, что ему, рожденному в Москве, большую часть своей молодой жизни, пришлось прожить в живописном краю, окруженному вулканами и могучим океаном, в городе Петропавловске - Камчатском. Рос Антон очень любознательным мальчишкой, словно торопился жить, на все смотрел широко раскрытыми глазами. Огромную роль в его воспитании сыграл его отец, Круглов Юрий Иванович, работавший в то время в Институте Вулканологии, который очень часто брал его с собой в экспедиции по Камчатке. Антон очень любил слушать рассказы ученых, которые собирались вечерами у костра и как губка впитывал каждое их слово. Но вот остались позади выпускные экзамены, любимая 26-я школа и Камчатка. Семья переехала в Москву. Антон поступил в Университет на экономический факультет, одновременно совмещал учебу и работу на телевидении, набравшись опыта, его приняли на "Петровку - 38" телеоператором. Снимал криминальную хронику, оперативные сюжеты, которые потом показывали на телевидении. У Антона появилось много друзей, которые прошли Афганистан, Чечню, Дагестан. Их рассказы запали в душу Антона и не желая оставаться "белой вороной", в 1998 году он добровольно записался в Российскую армию. Начал службу с легендарного батальона "Русь". Осенью этого же года, в Москве прокатилась волна терактов, стали рушиться дома, что послужило толчком к тому, что Антон одним из первых подал рапорт для прохождения службы в Чечне. В октябре 1999 года был прикомандирован к 21 софринской бригаде, которую направили на Северный Кавказ. 12 октября 1999 года поезд повез его на юг.
Трудности службы и бытовые условия не смущали городского парня Антона, он мужественно переносил тяготы службы, был правой рукой командира, его уважали сослуживцы и называли его - Большой, не только за богатырское телосложение, но и за умение проявить себя должным образом в самых сложных ситуациях, которых было изрядно много в момент второй Чеченской войны.
Вечером 28-го декабря 1999 года, Антон стоял с другом - Сашей Ермаковым, в наряде, проверял окрестность, все было тихо и спокойно. Утром 29-го декабря, взвод пошел по 9-ой улице Старопромысловского района, г. Грозного. Антон, как всегда, шел впереди. Вышли на площадь и тут начался обстрел со стороны боевиков, укрыться было негде. Завязался бой, продолжительный и жестокий. Антон, как русский богатырь, ценою своей жизни принял удар на себя. Стал прикрывать свой отходящий назад взвод. Он отстреливался до последнего вздоха, был ранен, с перебитыми ногами прикрывал ребят. Разорвавшейся неподалеку миной, частично оторвало левое плечо, со слов ребят, принимавших участие в этом бою, благодаря Антону, многие остались живы. Последние слова Антона были: «Софринцы не сдаются, софринцы не отступают!» Опытный чеченский снайпер поставил точку на его жизни. Так Антон Круглов, которого звали - Большой, ценой своей жизни совершил самый большой поступок ради жизни ребят, воевавших с ним в тот день. За проявленный героизм Антона Круглова наградили орденом Мужества посмертно. 
Антон
Раньше семья Кругловых жила на Камчатке, но к моменту, когда Антон заканчивал школу, решили перебраться в Москву, чтобы сын поступил «в приличное учебное заведение». Поступив в университет, Антон получил освобождение от армии, но во время учебы устроился оператором в Управление Внутренних Дел, где ребята прошли все горячие точки – и он решил пойти служить добровольно. «Он увлекался восточными единоборствами, на Камчатке был неоднократным призером по кикбоксингу, хотел чувствовать себя мужчиной. И еще страдал от того, что ребята собираются, начинают рассказывать о том, кто где был, а он нигде не был, - вспоминает Татьяна, мать Антона. – В 98-м как раз набирали первый раз отряд из москвичей, чтобы служили в Москве, и Антон попросился в этот отряд. Прослужил учебку, и его перевели в батальон особого назначения в Москве. А тут в августе 99-го началась вторая Чечня, и он опять добровольно, когда у них набирали помощь Софринской Бригаде, записался в этот отряд».
О намерении ехать в Чечню Антон сообщил родителям всего за несколько дней до отправления. «В воскресенье их уже должны отправить, и только в четверг нам позвонили ребята, которые с ним служили, а потом командир, и сказал: «Если есть возможность, пожалуйста, отговорите Антона», - говорит Татьяна. – Почему? Потому что все были против, чтобы он шел в Чечню, тут в части им дорожили – он был общительный, веселый, над ребятами из деревень шефство брал». Отговаривать Антона поехали отец с младшей сестрой.

Юрий: «Да я его не отговаривал. Только спросил: «Антон, ты сам?» Он сказал: «Сам». Я говорю: «А зачем?» Он: «Это мне нужно». Может, ему это нужно было для самоутверждения - парень был большой, под метр 90 ростом, спортсмен. У нас в семье оба деда воевали. Почему не отговаривал? Да мы их с детства растили на понятиях, что нельзя никогда заставлять детей что-то делать. Никогда не говорили даже, скажем, что курить – вредно, понимали, что сами дойдут. Наверное, я поступил бы так же».

Татьяна: «Я ему еще успела сказать: «Антон, в наше время еще что-то такое было – комсомол, вера во что-то, а сейчас такое время – ради чего ты туда пойдешь? Кто-то отмывает в этой Чечне грязные деньги, а ты пойдешь туда как пушечное мясо». А он мне: «Мама, если мы все так будем рассуждать, у нас останутся только Москва и Московская область».
Поначалу семья не особо волновалась. «События эти как-то мимо проходили, и Антон еще говорил: «Мама, мы там будем третьим кольцом. Первым будут регулярные войска, потом СОБР, ОМОН, а мы просто на «зачистках», вдалеке от всех этих событий», - говорит мать. – И действительно, поначалу делали зачистку сел, вроде как искали боевиков, потом стояли на КПП через мост, документы проверяли. Он писал, что если боевик, у него должен быть синяк на плече от отдачи. Что стоят они на зачистке в селе Веденское, что вроде тихо. Потом писал, что было страшно, слышали свист пуль, и раз на зачистке тоже была перестрелка. Два письма всего от него пришло. Потом ребята рассказали, что Антон очень много писал писем, но мы получили только два – остальные где-то затерялись. К декабрю мы ждали его назад, даже квартиру успели отремонтировать.
А в ноябре события стали так бурно развиваться… Власти, видимо, к новому году захотели приурочить взятие Грозного. И послали туда этих необученных пацанов. Потом, уже после гибели Антона, ребята говорили, что у них в отряде были солдаты, которые даже не знали, с какого бока подойти к этому оружию. В общем, мы только 9 января узнали о его смерти, а это случилось 29 декабря…»
В начале января Кругловы уехали на несколько дней за город, на Рождество. Когда вернулись 9-го января, на двери их ждало извещение, что им пришла телеграмма.Татьяна: «Обычно в таких случаях мы звоним на почту, они нам зачитывают телеграмму, и все. Позвонили на почту, а они говорят: «Мы сейчас сами придем и принесем». Я думала почему-то, что это поздравительная телеграмма, говорю: «Да не надо, зачитайте, и все…» Они: «Нет, мы сейчас придем».

Юрий: «Пришла женщина. Я вышел к ней, взял телеграмму, прочитал – и сначала не мог в квартиру зайти.
 Долго собирался. Потом зашел, жена с дочерью на диване сидят, спрашивают: «Ну что?» Я говорю: «Плохое». «Плен?» Я: «Нет, хуже». Дальше уже как-то не помню, что было. Позвонили командиру части, он говорит: «Вы где?» Приехал командир части, военком, и участковый пришел».
Татьяна: «8-го числа сюда привезли сюда этот… «груз-200», гроб с телом. До этого они не имели права сообщать, пока командир части его не опознает. При этом они сами не знали, что там произошло. Командир говорит: «У меня точной информации нет, но вроде 31-го они попали в Грозном в засаду, и Антон вроде как подорвался на БТР… Но это можно будет узнать только когда ребята вернутся».

Юрий: «У меня какая-то кощунственная мысль такая мелькнула – за дочь стало обидно, я подумал, что для нее Новый Год теперь всегда будет днем гибели брата. Недели две не было никаких новостей. Потом случайно по городскому каналу показали, что в госпитале Дзержинского находятся ребята из Софринской бригады, которые принимали участие в боевых действиях в Грозном. Я туда поехал – никого не пускают. Я говорю: «Я отец, у меня сын погиб, просто хотел бы с ребятами поговорить». Не дали. Дошел до зам.командующего внутренних войск, позвонил, объяснил ситуацию, сказал, что хотел бы узнать об обстоятельствах гибели сына. Потом приехал к нему, поговорил, показал телеграмму. Он смотрит на меня, потом говорит: «Вряд ли он погиб 31-го. Скорее, 28-го или 29-го, потому что там были сильные бои и большие потери. Со стороны чеченцев там были опытные боевики, которые воевали в первую войну, а некоторые и в Афганистане, и против них - пацаны, которые не имели никакого боевого опыта». Я поехал опять в госпиталь, поговорил с главврачом. Он дал список палат, кто где лежит. Я по чистой случайности взял с собой фотографию сына. Зашел в первую палату – там лежал молодой мальчишка, у него был травмирован позвоночник и нижняя часть тела была парализована. Я фотографию только показал, он сразу узнал: «Это Большой», его так из-за роста прозвали. Я ему говорю: «Сережа, тут телеграмма пришла, что погиб 31-го декабря…» Он: «нет, погиб 29-го. Просто 2 дня их не могли их вытащить. Там много офицеров погибло».
«По телевизору говорили, что потери составляют 2-4 человека. А у них только в первые два дня 60 человек погибли», - добавляет мать. Юрий: «Дальше он не стал мне рассказывать ничего, не знал, как я буду реагировать. Я пошел по следующим палатам, все понемножку рассказали. В субботу я приехал еще, купил сигареты, овощи, фрукты… И так ездил месяц - один раз, другой… И они постепенно мне все рассказывали. Других родителей не было – приехали только к этому Сереже, который не мог двигаться. Там в основном лежали ребята не из Москвы, поэтому родителей не было. Смотреть, конечно, первое время на них было тяжело… Молодые парни, кто без ног, кто без руки… Жуткое впечатление. Меня больше всего поразило, что тогда они еще не теряли присутствия духа, не было ощущения, что жизнь кончилась. В конце они сказали, что в Чечне остался парень, Саша, с которым Антон дружил – он должен был освободиться весной. Весной я к нему приехал. Первый разговор комом вышел – я не знал, о чем можно спрашивать, потому что в момент смерти Антона он был рядом с ним.
От ребят в госпитале я слышал, что когда его нашли, Антон был в кроссовках, а не в сапогах. Спросил Сашу, неужели сняли? Он сказал, что нет, чеченцы не мародерствовали по отношению к убитым – только у медика забрали сумку с лекарствами. Говорит, у него ботинки порвались, а размер большой – 46-й, и не могли найти замену, сначала он заматывал сапоги проволокой, потом нашел в каком-то разрушенном доме кроссовки, и стал в них ходить. А как, говорю, питались? «На базе, - говорит, - ничего, а когда выходили, брали сгущенку, тушенку – чтобы больше боеприпасов взять. А когда в город зашли – воды нет, колонок нет, водопровод не работает. Зайдешь в дом – там банка, наполненная водой, стоит – ну пить-то хочется, и пили. И понятно, не стирались, не мылись. Больше почти ничего тогда не рассказал. А потом, в конце марта, когда на день рождения Антона собрались друзья, молодежь, начали его расспрашивать - он уже посекундно рассказал, как все было.
Вечером в Грозном пошли они с Антоном вокруг дома гулять - они всегда ходили, как передовой отряд. «Когда командир приезжал, тоже после ранения - первый вопрос, который он задал – служил ли Антон где раньше, - вспоминает отец. – Почему? Потому что он знал, как входить в дома, всегда шел первым, и когда приходил молодой пацан, командир ему показывал на Антона: «Смотри, как он делает, учись».
В общем, обошли все, часа в 2 ночи вернулись, заступили в караул вокруг дома. Утром позавтракали, и не спеша пошли по улице Заветы Ильича. На площади там стояли полукольцом полуразрушенные девятиэтажки.
Саша с Антоном сказали остальным переждать – сами, мол, пойдут через площадь, посмотрят дома с той стороны.
«Они уже больше половины площади прошли, и ребята за ними тронулись – и тут по ним открыли огонь, пулеметный и минометный. Мина ударилась в двух метрах от Антона. Саша говорит, видно, меня тоже контузило, потому что я очнулся и слышу - Антон вроде стонет, лежит, и к нему ползет прапорщик - подполз, вколол обезболивающее. С другой стороны подполз еще санинструктор, и они потащили его - левая рука в плече была у него фактически оторвана, и каску разорвало, были осколочные ранения в голову, в ногах были осколки, но он еще был жив, помогал им ногами, пытался ползти на спине. А потом снайпер прострелил ему ноги, другой пулей прапорщика убило, а третья пуля попала ему под бронежилет. На подмогу вызвали два БТРа, и один тут же подпалили, вызвали танк – его тоже подбили… Так что все личные вещи пропали, и бронетехника пострадала… Там такая мясорубка была, что их два дня не могли с этой площади вытащить. Ребята из его взвода сказали: «Благодаря Антону с Сашей мы остались живы, потому что они были первыми – а на соседней улице ребята пошли все вместе, и все практически полегли».
Мать: «Но Антон был… хорошо сохранен. Видимо, повлияло то, что это все-таки холодное время года было. Его оттуда вынесли, и отправили в Ростов, в заморозку… Нам важно было видеть, он это или не он, потому что столько было ошибок…»

Отец: «Мы так и решили - лучше один раз увидеть, в каком бы виде он не был, чем потом всю жизнь мучиться. Пришли в морг, и главврач сказал: «Нет, нужно разрешение военкомата». Поехали в военкомат – военком говорит: «А я тут вообще при чем? Ну давайте, я напишу вам бумагу, что возражений против осмотра тела не имею…» Приехали с бумагой назад в морг – а главврача уже не было. И там один говорит: «Хотите, я покажу вам вашего сына?» И неформально нас туда провел. Там двойной гроб был – первая крышка обыкновенная, а вторая, там, где лицо - пластина такая лежала, окошечко. Он снял эту крышку – посмотрели мы вдвоем – и, к сожалению, это был он. И тогда мы начали заниматься похоронами».Мать: «В военкомате нам выделили человека, который должен был нам с этим помогать.
Народа приехало очень много. Естественно, скомпенсировали потом тысяч пять, когда затратили мы тысяч 12. Ну как чужие люди могут сделать красиво и хорошо, чтобы проводить в последний путь моего родного сына? В бюро похоронных услуг были десятки гробов, и простые такие, страшные… Потом нам выдали в военкомате бумажку, и сказали, что в собесе дадут удостоверение на льготы. Мы, как законопослушные граждане, пошли с этим извещением, а нам говорят: «Вам ничего не положено. Как на пенсию выйдете, там все и получите». А потом взяли у нас интервью по телевидению,
потому что 2000 год уже, а война все идет. И они начали интересоваться, какие льготы вы получаете. Я сказала, да ничего – вот только бумажку дали, мы с ней пошли в собес и нам сказали, что ничего не положено. Они сказали: «Да вы что?» И вышли на «Боевое братство» во главе с Громовым. Потом обратились в фонд «Право матери», нам назначили юриста – она нас проинструктировала, как написать заявление, и мы с пакетом документов пришли в собес, и тогда они сказали, все-все, ничего не нужно – и на следующий день нас пригласили сдать фотографии для удостоверений. Понимаете? Нужно было обращаться в общественные организации, к адвокату, для того, чтобы получить то, что тебе положено по закону. До монетизации льгот это что-то давало – на общественном транспорте бесплатно ездили, 50% оплаты коммунальных услуг, это тоже существенно, льготные лекарства… А сейчас получается, что всего 150 рублей платят».

Отец: «Ну, если герои Советского Союза стоят и бастуют против Белого дома, какие могут быть претензии у нас? Когда им надо было сына призвать – они призвали. А когда он погиб – ну, что теперь делать, ваши проблемы».

Мать: «Лично мое мнение – эта война кому-то выгодна. Сколько денег уходит на восстановление Чечни? А что дом – сегодня его построили – завтра разрушили.
Склады горят - говорят, замыкание… Да это смешно – начинают проверять, а там нет ничего – все оружие украли».

Отец: «У нас по телевизору Израиль показывают – как даже через год после того, как совершили теракт, все равно террориста найдут, и уничтожат. У нас же этого Басаева 10 лет в Чечне не могут найти, хотя прекрасно все знают, что он там поехал в Турцию, или Грузию, Ингушетию или еще куда. Ну смешно это, если бы не было так грустно. И фотографий погибших солдат, как у вас, на первых полосах газет нет».
Мать: «Была только одна статья где-то через год, где упоминали Антона – статья о том, что считается, что москвичи косят от армии. И дали список солдат-москвичей, погибших в Чечне. Чуть больше десятка набралось».
Отец: «Сейчас хоть что-то где-то начинает публиковаться. Про первую Чечню так вообще не было известно, сколько где народа погибло. Да и сегодня – по официальным данным столько-то, а по неофициальным – чуть не в три раза больше…»

- Как вы сегодня к чеченцам относитесь?

Отец: «Да мне все равно, какой человек национальности, лишь бы человек нормальный был. Если он приехал сюда ко мне в гости в Москву, кем бы он ни был – я хорошо к нему отношусь, если он не ведет себя по-свински. Нет у меня такого – «всех бы чеченцев замочить». Даже после гибели сына не было у меня такого, что их всех надо уничтожить Есть и плохие, и хорошие. Договориться без кулаков всегда можно, но только когда есть принципиальное желание договариваться. А я так понимаю, что у нашего руководства желания не было совершенно».

Мать: «А у меня после гибели сына была такая злость… Война не заканчивается, а войной ее не называют. И получается, что люди, воевавшие там, «погибли в мирное время». И было у меня такое желание – взять эту Чечню, этот Грозный, и всех чеченцев просто бетоном залить, раскатать, потому что это такой народ, у них кровная месть, они все равно не остановятся, уже до Москвы добрались. И хотелось, чтобы их всех уничтожили, начиная от детей, мальчиков, с трехлетнего возраста. Женщины пусть живут – хотя после «Норд-Оста» и женщины туда же пошли… Сейчас немного поостыла. Начала думать, что все же против этой войны, и хотят, чтобы там воевала профессиональная армия, а не ребята, которые практически не стреляли из автомата».

Отец: «Да что это, когда они вошли в Чечню, у них даже топографических карт Чечни не было. Они останавливались, у прохожих спрашивали. А из придорожных канав по ним стреляли. Официально сейчас война закончена, никаких боевых действий – но хоронить солдат продолжают. А контрактникам не выплачивают по полгода, по году то, что они там заработали своей кровью. Вот американцам в Афганистане своих людей было жалко, и они посылали самолеты, бомбить. Нельзя эти бомбы использовать? А они бомбят, невзирая на общественное мнение, потому что жизнь своих солдат дороже. Американец попал в плен? Вызволят. Здесь – нет. Сколько людей в плену было в Чечне? И ничего. Все делали организации общественные или частные лица - покупали, меняли, договаривались.
Думаю, и сын наш, если бы знал, как это все будет, не пошел бы туда. И многие не пошли бы. У меня такое ощущение, что просто геноцид против страны идет – туда же посылают молодых, здоровых ребят. Ну, пошлите туда наркоманов, пусть они повоюют – от них и так толку нет никакого. А то из Чечни даже те, что с руками-ногами – многие просто моральными уродами возвращаются. Друзья сына говорят: «огда иду устраиваться на работу, боюсь уже сказать, что воевал в Чечне – потому что сразу говорят, до свидания, не нужен ты такой, неизвестно как можешь себя повести».
Мать: «Единственные, кто о них и о нас помнят – это воинская часть сына. Интересуется, нужно ли чего, один раз прислали килограмм гречки, риса, пакет сахара – больше нечего, но нам внимание приятно было. И общественные организации. Ребята-афганцы основали организации, и проводят и для нас вечера, потому что они знают, как это, они это через себя пропустили. А государство – просто как к людям отношение было, как к мусору, как к быдлу – так и осталось. Есть эта правящая кучка, и все. А солдат никогда не жалели».
- Награду он посмертно получил?
Мать: «Получил. Когда мы позвонили в часть, стали спрашивать – зам какой-то сказал, что был подан рапорт на орден мужества, и мы его получили, но мы не можем привезти его к вам домой и так отдать. Вот когда у нас будет принятие присяги в части – тогда мы вам вручим… Нам-то его таки вручили, потому что мы в Москве находимся. А вот прочим ребятам… Я в воинской части узнала адреса, и мы послали родителям письма, как они погибли, и что они награждены орденом мужества. Из четырех ответила только семья - погибшего водителя БТРа, из Тюмени. Написали, что пришли в военкомат, говорят: «Наш сын был награжден орденом мужества». Им в ответ: «Да? Сейчас посмотрим». Порылись в ящике стола, и бросили им: «Берите». Представляете? Вот это отношение. И это в Тюмени, тоже город немаленький, а что в деревнях происходит?
Отец: «Это у вас в Израиле, и в Германии люди получают пенсию, хотя всю жизнь здесь проработали. А здесь люди на пенсию, которую заслужили за 30 лет работы, прожить не могут. О живых людях не заботятся, что же о мертвых говорить».